Христина, королева Шведская

Подозрительность ревнивца настолько усиливается, а образы фантазии настолько подавляют действительность, что многое из воображаемого им принимается за истинное и реальное. Здравый рассудок теряет власть над игрою фантазии, и человек уже не в состоянии сдерживать себя. Из роли наблюдателя, из роли жертвы он начинает переходить к роли активной и даже к роли преследователя и палача. На почве наблюдательности и подозрительности порождается бред уверенности в супружеской неверности и измене, почему из положения преследуемого ревнивец переходит в положение преследуемого преследователя. Он высказывает свои замечания о сомнительности и непозволительности отношений предмета любви к окружающим; он запрещает то или другое в его действиях; он открывает факты нарушения супружеской верности, даже проступки и преступления. Рядом с этим проявляется целый ряд нередко самых обидных и оскорбительных мероприятий в ограждение неприкосновенности своей живой собственности. Прежде всего ревнивцы никуда не выпускают предмета своей любви и никого к нему не допускают. Если же к тому настоит жизненная необходимость, то они измучивают себя и свою жертву. Часто они идут по пятам своей жертвы, то высматривая ее из-за угла или из-за дерева, то сопровождая открыто. Ждут ее на лестнице, на тумбе уличной, подслушивают разговор, лежа под диваном или запрятавшись в шкаф… Они все подмечают. Каждый шаг, каждый выход заподозревается в свидании с любовником. Для этого измеряется расстояние количеством шагов и время, потребное на производство 100 и 1000 шагов, – время, нужное для произнесения такого-то или такого-то разговора, и т. д. Ласковое слово с человеком считается излишней роскошью и ставится в вину. Но и сдержанность, холодность и суровость не спасают человека от подозрения в виновности и принимаются за особенный прием, за особенную хитрость и политику. Несмотря на всю безукоризненность поведения жертвы, ревнивцы сами из своей фантазии создают сцены и ими изводят свои жертвы. Оставаясь наедине, ревнивцы рисуют самые ужасные, самые подлые и непозволительные сцены измены, разврата и разнузданности, – все это принимают за возможное и действительное и затем переносят на свою жертву, истязают ее и позорят. Ни клятвы, ни жалобы, никакие самопожертвования, ни гнев, ни возмущения не разубеждают их, а еще более укрепляют в их болезненном подозрении. Нет тех оскорбительных приемов, которых они не допускали бы по отношению к своим жертвам, нет тех оскорбительных слов, которыми они не клеймили бы свои жертвы, нет тех оскорбительных сцен, которых бы они не навязывали своим жертвам… Самые безжалостные оскорбления наносятся решительно без всякого повода. Ни добрые чувства, ни человеческие отношения, ни сожаление, ни уважение, ни порядочность – ничто не имеет места. Все это они заподозревают, все это они омрачают своим больным воображением, все это они мешают с грязью и превращают в грязные покушения.

Ни для кого нет спокойствия. Ни для кого нет снисхождения. Ревнивец измучивает себя и окружающих. Мужчина совершенно забывает о слабости женщины и о своем долге защищать и охранять ее. Женщина забывает о приличии и порядочности, кричит, бранится… В доме все запускается и царит общий беспорядок… Дела и занятия также отступают на второй план. Ревнивец не может на них сосредоточиться, он не может им отдаться всецело. Поглощенный ревностью, он ежечасно бросает дело и стремится то домой, чтобы накрыть преступных изменников, то по стогнам града, дабы выследить неверную жену…

Ко всему этому присоединяется болезненная склонность придавать всему особенное значение. Так, в листке дерева, упавшем через окно в комнату, они видят особый сигнал, подаваемый любовниками своим жертвам. Тот же сигнал они усматривают в кашле, движении и во всем, что им бросится в глаза. Такая способность приписывать особенное значение всему окружающему переходит и на газеты, объявления и т. п. «15 октября в 12 час. дня назначены торги на поставку дров в интендантском правлении». И мчится несчастный ревнивец туда, ибо в этом объявлении дело вовсе не в торгах, а в свидании, назначенном его жене… Во всем, о всех они могут найти подтверждение своей подозрительности и недоверию.

Неужели во всем этом можно видеть проявления действительной любви? Нет, такая жизнь есть проявление злобы и выражение ненависти… Отелло говорит о сопернике: «О, это отвратительно!.. Заставить его признаться, а потом в награду повесить?… Нет, прежде повесить, а потом заставить признаться… Мне хотелось бы убивать его девять лет сряду». Так говорит Отелло о Кассио, а о Дездемоне: «Я изрублю ее в куски!..»