Христос и карма. Возможен ли компромисс?

Выходит, миф о первородном грехе не так безнадежно глуп…

Мне кажется, что именно здесь и кроется изначальный смысл того, что принято называть «первородным грехом». Библейский рассказ о «грехопадении» первых людей имеет символический смысл. «Адам», первочеловек, это не имя собственное. Это «человек» вообще, просто человеческое существо. Из этого имени вытекает насыщенная смыслом игра слов и созвучий, трудно переводимая на современные языки. Теперь ее можно передать лишь с помощью длинных комментариев. Продолжение библейского текста показывает, что это не исторический рассказ. Ведь сразу после рассказа о грехопадении следует рассказ об убийстве Каином Авеля. Яхве проклял Каина и обрек его на скитания по земле. А Каин выкрикивает в ответ со страхом: «всякий, кто встретится со мною, убьет меня» (Быт 4:14). Но, если понимать этот текст буквально, то можно возразить, что на земле тогда жило еще не так уж и много народу. Только Адам, Ева и двое их сыновей. Но текст подразумевает, что земля уже тогда была густо заселена людьми. Кроме того, как заметил великий немецкий богослов Карл Ранер, нигде в Евангелии не приводится мысль, что мы обязаны современным положением дел грехопадению как первоначальной ошибке человечества, повлекшей за собой все остальное[277].

Греческие отцы Церкви уже довольно давно заметили, что евангельским соответствием рассказам из книги Бытия будет притча о блудном сыне, которую они к тому же, и не без оснований, предпочитали назы вать притчей «о милосердном Отце» (Лк 15:11–32). И, что их особенно задевало за живое, так это то, что притчу эту можно отнести и ко всему человечеству, и к каждому из нас в отдельности, и к каждому из наших грехов и ошибок.

Именно так думал св. Афанасий, епископ Александрийский в IV веке. Это заметил, исследуя его труды, отец Режи Бернар, и сделанное открытие ему не понравилось: «Проблему греха Афанасий рассматривает по сути, а не в историческом аспекте… Вопрос ставится относительно всего человеческого рода, или людей, или человека, или души, иногда в прошлом, иногда в настоящем. Адам упоминается тут, но скорее как тип, чем как родоначальник»[278]. В разгар ХХ века отец Бернар никак не мог понять мысль, ставшую очевидной святому Афанасию еще в IV веке. Какая деградация!

Все, абсолютно все, вплоть до самых далеких галактик, сотворено во Христе, об этом говорил еще апостол Павел. И при этом Тело Христово не замкнуто границами пространства и времени. И наше единение с ним, или вернее, приобщение к нему, наше тождество со Христом, тоже не замкнуто никакими границами. Если все это верно, то нам уже никуда не уйти от заключения, что человеческое сознание и его проявления оказывают решающее влияние на Творение от самого начала мира.

Все это соответствует христианскому мировоззрению, если, конечно, мы не обессмысливаем его, подстраиваясь под устаревшую наукообразность прошлого века. Это мировоззрение мистиков, как мы увидим подробнее дальше. Но интересно, что сегодня открытия ученых движутся примерно в том же направлении. Вот, например, что пишет по этому поводу Бернард д’Эспаньят:

«Поэтому позволительно видеть в совокупности сознаний, с одной стороны, и совокупности объектов, с другой, два дополняющих друг друга аспекта, каждый с собственной, не зависящей от другого, реальностью. Но следует понимать, что и тот, и другой, существуют не сами по себе, но берут свое существование друг у друга, так два зеркала, поставленные друг напротив друга, порождают друг в друге свои отражения. Атомы оказывают влияние на мой взгляд, но и мой взгляд влияет на атомы, порождает частицы, выходящие за пределы, доступные сейчас моему зрению; за пределами этой реальности оказывается неделимое Все, влияющее и на протяженную реальность пространства и времени»[279].

И, раз уж наш взгляд, наше сознание, из глубины изначально неделимого «Все» извлекает мир, тогда и качество такого взгляда оказывает решающее влияние на то, что в итоге возникает.

Очень трудно согласиться с мыслью, что судьба всего человечества могла зависеть от одного-единственного человека. В привычной нам, веками насаждавшейся богословской парадигме придавалась чрезмерная важность первородному греху не в связи с его тяжестью, а в связи с его особым, первичным положением во времени. И это всегда было мыслительным искушением для всех, кто пытался свободно и глубоко мыслить. Они подспудно чувствовали, что в этом вопросе соглашаются на буквальное понимание мифа.