Христос и карма. Возможен ли компромисс?

Даже крестная жертва здесь предстает в ослабленном виде. Потому что осталась только физическая боль, но и она не задевает душу Христа. Даже св. Фома Аквинский утверждает, что «душа Христа была в славе с самого момента Его зачатия, благодаря совершенной радости божественности»[324]. В этой фразе вроде бы нет ничего особенного, но на самом деле из нее вырастает целая богословская конструкция, в которую закралась ошибка: тут выходит, что Христос радовался всегда, даже в Гефсиманском саду, даже на Кресте, что Он наслаждался «блаженным видением», то есть блаженством вечной жизни. И тогда непонятно, как же страдание могло глубоко Его задеть. Но самое странное тут то, что ведь, как подразумевается, именно это страдание и стало для Отца той компенсацией, что была необходима ради нашего прощения. В 1943 папа Пий XII еще раз призвал всех католических богословов признать и защитить веру в блаженство Христа, присущее Ему с самого момента Зачатия[325]. Правда, энциклику обычно ценят лишь на протяжении жизни издавшего ее папы. Иногда это, оказывается, не так уж и плохо. После смерти Пия XII это мнение уже никто больше не отстаивает.

Тут, кстати, стоит заметить, насколько далеко расходятся в римском католичестве официальная теология и народное благочестие. Поскольку в то же самое время продолжает расти количество «благочестивых упражнений», призывающих верных к размышлению над страданиями Христа. Лишний раз народное благочестие оказалось тут глубже интеллектуальной эквилибристики богословов. Психология людей, носящих стигматы, вырастает как раз из такого, так называемого народного, благочестия. Эти люди страдали подлинно, и телом, и душою.

Богословие «человека Иисуса»

Но где-то примерно полвека назад мода изменилась. Наши богословы склеили, наконец, обе половинки человеческой природы Христа. Душа Христа, как и Его тело, оказалась подвержена той же судьбе. Значит ли это, что при таком новом подходе Христос уже весь, целиком, поднимется до уровня обожествленной человеческой природы, на который возвел Его душу предыдущий подход? Вовсе нет. Наоборот, даже Его душа потеряла то привилегированное положение, которым обладала по праву Его божественности. Но как же тогда связаны Его божественная и человеческая природы? А никак. Две природы тогда уже никак во Христе не соединены, они уже не две стороны угла, поднимающиеся к одной вершине. Христос при таком подходе оказывается просто человеком, таким же, как и все остальные. Значит разрыв проходил не по линии «душа» и «тело» Иисуса, а по линии Его божественной и человеческой природы. Похоже, эти две половины воссоединились только после Воскресения. Тогда во славе оказались и душа, и тело Христа одновременно. Заметим по ходу, что большинство наших богословов просто не знали, что же им делать с божественностью Христа. Они видели лишь его человеческую сторону: «человека Иисуса».

В связи с этим, естественно, изменился и сам язык дискурса о Христе. Христос стал для богословов всего лишь человеком, теснее всех во всей истории человечества связанным с Богом, человеком, лучше всех ответившим на любовь Бога, человеком, постепенно обожженным самим Богом, хотя они и не осмеливались употреблять само это слово «обожение», казавшееся им слишком сильным.

Но тогда, даже если Он превосходил значительно любого из нас, даже если Он был добрее и лучше всех, Он, по самой логике такой мысли, конечно, все еще не был совершенным. А значит Он должен был впасть в грех, даже Он. Если бы Христос, по определению, был всего лишь величайшим из святых, то Его любви определенно не хватило бы на то, чтобы освободить нас из сетей эгоизма и ненависти, от их груза, накопившегося за века. Он смог бы всего лишь дать нам хороший пример, и не более того. И вот к этому-то и свелось богословие очень многих католиков[326].

Я пристально проследил за этим кризисом богословия в своей книге «О Христе по-другому» (Le Christ autrement). Затем, под влиянием папы Бенедикта XVI, нас заставили вернуться к традиции, но, к сожалению, такой возврат произошел в типично католической форме, то есть чаще всего это был возврат к идее о Страстях Христовых как удовлетворении чувства справедливости или умилостивлении гнева Бога-отца. Я дал критический отчет такому возврату в книге «Мои беседы с умершими» (Mes entretiens avec les morts). Бедная наша западная церковь и в самом деле утратила чувство традиции и бредет наощупь, уклоняясь то в одну, то в другую сторону. Она владеет сокровищами духовной мысли в своих святых, но кто согласится принять их всерьез?