Христос приземлился в Гродно (Евангелие от Иуды)

– Не трожь! Не трожь, говорю, пророка! – наливаясь кровью, рычал знакомый горшечник Флорент.

И тогда Вестун с ходу ворвался в игру.

– А вот мы ваши амбары пощупаем!

– А что?! – взвыла толпа. – Чего, вправду?! Дав-вай!!!

Стража, понимая, что дело дрянь, ощетинилась было копьями. И тогда Флорент поплевал на ладони и, поддав плечом, перевернул на их головы воз своих же горшков. К уцелевшим горшкам потянулись сразу сотни рук, начали бросать их в стражников.

– Бей их! – кричал Флорент. – Всё равно варить нечего!

Горшки звонко разбивались о шлемы. Стража медленно отступала от замка.

– Люди! За молоты! – кричали отовсюду. – Мы их сейчас!..

Гоготали и становились дыбом кони. А над побоищем юродивый вздымал вверх сложенные «знаком» пальцы и кричал:

– Грядёт! Уже грядёт Христос!

Глава 4 «ЛИЦЕДЕИ, СКОМОРОШКИ, ШУТЫ НЕБЛАГОВИДНЫЕ…»

Но злой дух сказал в ответ: «Иисуса знаю, и Павел мне известен, а вы кто?».

Деяния святых Апостолов, 19:15.

Глазами поводят, и в дуды ревут, и хари овечьи и прочие на облике Божьем носят, и беса тешат, и, хлопая в ладони, кличут: «Ладо! Ладо!». Сиречь бес и бесовский бог Ладон. А поэтому дудки их и жалейки ломать и сжигать.

Средневековый указ о лицедеях.

Днём ранее в местечке Свислочь произошла печальная история: жители впервые познакомились с лицедеями, а те – с гостеприимством местных жителей.

Ещё до сих пор существуют нетеатральные города – что же говорить про то время?! Но даже тогда, когда только раёшники да бродячие жонглёры несли в массы свет искусства, этот городок был самым нетеатральным из всех нетеатральных городков.

Редко-редко бороздили тогда просторы Белой Руси одинокие лицедейские фургоны. Ещё реже вырастало из этих борозд что-нибудь стоящее. Ходили временами с мистериями бурсаки-школяры, певцы, циркачи. Бывало, появлялись вечно голодные актёры-профессионалы.

На всех них, кроме раёшников, смотрели с недоверием. Фокусы их напоминали колдовство и не были святым делом наподобие ритуальных песнопений. Да и вообще, слишком часто после их ухода исчезали с подстреший сыры и колбасы, а с плетней – рубашки и прочее.

Потому, когда в тот день притащился в Свислочь фургон, с ободранным полотняным верхом, запряжённый парой кляч, жители не ожидали от него ничего хорошего. Не ожидали, но смотреть пришли, так как сочли фургон за неслыханно большой раёшник.

Мистерия началась ближе к вечеру под огромным общинным дубом. Две доски, положенные на задок фургона, вели с него на помост, с которого, бывало, произносил речи бродячий проповедник или оглашал указы панский глашатай.

Сидел на этом помосте и выездной суд, когда приезжал в городок.

А теперь это была сцена, а кулисами служили с одной стороны фургон, а с другой – ствол старого дерева. Мужики сидели на траве и пялили глаза на дивное зрелище. Куклы – это не страшно, а тут живые люди делали такое, от чего упаси нас, Пане Боже.

Людей тех было тринадцать. Судя по всему – не случайно. И совершали они, по мнению мужиков и мещан, дело неправедное: собирались распинать Христа. Никто не видел, что дело это для них непривычное, что они мучительно стараются и что из этого ничего не выходит.

Пилат в бумажной хламиде столбом стоял посреди помоста и вращал глазами так, что бабы обмирали от страха. На ветви дуба пристроился человек в одежде ангела, которому, видимо, предстояло вскоре спуститься на помост за душой распятого. Очень высокий и крепкий, широкоплечий, со смешным лицом и густыми бровями, он придерживал на груди концы голубых крыльев, чтоб не зацепились, и шептал стоящему под ним человеку:

– Ну какой из Богдана Пилат, Иосия? Неважный Пилат.

– Пхе, – ответил голос из тени. – Пилат неважным быть не может. Не придирайся к нему, Юрась. Знай свои крылья и стой себе. Смотри лучше, как Шалфейчик хорошо висит.

Один из распятых уже разбойников – по виду расстрига, по носу выпивоха – покосился на них и застонал, закатив глаза.

Пилат показал рукой на крест и, довольно выпятив обширное пузо, возгласил:

– А вот влейте ему уксуса в рот, чтоб не думал страдать за человеческий род. Принесите колы из осины для собачьего сына.

– Для человеческого сына, – подсказал распятый Шалфейчик.

– Сам знаю, – громко сказал Богдан-Пилат. – Хам ты.

Зрители – кто страшился, а кто и шептался. Шептались двое в одежде бродячих торговцев. Сидели они сбоку, откуда хорошо было видно ангела на дубе.

– Знаешь, что мне кажется? – спросил один.

– Ну?

– Этот, на дубе… Капеллан из Ванячьего приказывал его искать. Это, по-моему, тот, что на огненном змее слетел. Мы ещё его встретили в пуще. Спал на горячей земле.

– Быть этого не может, – флегматично ответил второй.