Христос в Куэрнаваке

— В одно изумительное по красоте и своеобразию место — древний город Хокалко на вершине горы. Это всего километров тридцать отсюда; мы там прекрасно отдохнем часок! Ваша жена вас отпустит?

— Надеюсь. Но ведь считается, что я больной человек, как же я буду карабкаться по горам?

— Карабкаться вы будете в основном на моей машине. И ничего, кроме пользы, это вам не принесет, говорю вам как врач.

Жена моя с ним согласилась, и очень скоро мы уже неслись в машине Серенте среди сверкающей зелени рисовых полей туда, где каменной стеной с запада и с юга подступают к Куэрнаваке горы, Немного спустя мы свернули с шоссе и поехали по боковой дороге, пересекавшей широкую живописную долину, поразившую меня своим пустынным, необитаемым видом. Не видно было здесь ни тростниковых хижин, ни лоскутных крестьянских полей, нигде не пощипывал траву ослик, и привычный силуэт вола с деревянным плугом не появлялся на горизонте. Мы долго ехали молча, и, наконец, Серенте указал мне впереди нагромождение каких-то лиловатых глыб. — Вот и Хокалко, — сказал он.

Я заметил, что, по-моему, это очень высоко и едва ли машина может туда взобраться.

— Да, подъем трудный, но древние обитатели этих мест построили каменную дорогу; она частично сохранилась, а где не сохранилась, там теперь сделана грунтовая. Мексиканцы творили из камня чудеса; это великий народ, и многие из древностей, которыми мы восхищаемся в Европе, — безделки рядом с памятниками их мастерства. Мексиканцы очень горды, и, может быть, отчасти это объясняется тем, что они не забыли своего прошлого.

— В отличие от многих других.

— Да, в отличие от многих других.

Серенте был превосходным водителем. Мы скоро свернули на какую-то козью тропу, которая постепенно выравнялась, расширилась и, обогнув несколько полей, превратилась в довольно приличную проселочную дорогу. Она вилась по крутому склону, среди остатков искусных каменных креплений, упорно шла вверх, петляя и изгибаясь, и чем выше мы поднимались, тем шире расступались вершины, открывая взгляду долину, лежавшую внизу, под нами. Наконец мы доехали до такого места, дальше которого машина уже не могла пройти. Серенте поставил ее на небольшой прогалинке, и мы пешком одолели последние сотни футов подъема.

По описаниям Серенте, я ждал, что увижу необыкновенное зрелище, но при этом невольно представлял себе развалины вроде тех, которые мы уже повидали близ Мехико и на юге страны. Но там уже много лет трудились археологи, а здесь все было почти не тронуто — только вокруг одной пирамиды велись раскопки, и величие этих развалин грандиозность замысла, некогда здесь воплощенного, размах и мощь затмевали все, что я когда-либо прежде видел. У меня захватило дух. Я молчал, охваченный благоговейным трепетом, почти физически ощущая грозную неумолимость времени.

Мы вышли на большое покатое плато, во всю длину которого, на милю перед нами и на полмили позади нас, раскинулся огромный мертвый каменный город; он был мертв, и зеленый покров затянул его, но кое-где торчал из зелени то карниз, то угол, то выступ стены, и под густым покровом угадывались былые очертания и формы — стройные здания, высокие пирамиды, гигантские основания рухнувших колонн, искусно распланированные сады, где когда-то гуляли люди в пышных одеждах, фонтаны, в чьих струях сверкало всеми красками горячее мексиканское солнце. Пришельцы из другого века, мы прошли по этим пустынным просторам, осмотрели единственную пирамиду, с которой были сняты наслоения времени. Пирамида была необыкновенной формы, я таких никогда не видел раньше, но поражала совершенством и гармоничностью мастерства тех, кто ее создал. Я спросил у Серенте, что за люди жили некогда в этом городе. — Это еще не выяснено, — ответил он, — но как бы они себя ни называли, можно точно сказать, что они ничем не отличались от тех крестьян, которые и сейчас живут в этих краях. Люди, которые связаны с землей, не меняются. Они все могут выдержать и все переживают… — Я, однако, усомнился в этом. Ведь, по словам того же Серейте, считается, что в этом городе на гребне горы жило десять тысяч человек да еще несколько десятков тысяч должно было жить и трудиться внизу, в долине, чтобы их прокормить. Между тем сейчас эта долина пуста и безлюдна. Я высказал свои соображения Серенте.