Христов подарок. Рождественские истории для детей и взрослых

— То-то думал, а ты не думай, а рассуждай здраво. По-твоему, я безбожник, что ли?

— Нет, я не говорю.

— Или, может быть, пьяница, а?

— Нет, я не говорю, что ты пьяница. Выпить любишь, это действительно.

— А ты не любишь, а?

— Положим, и я не прочь, ежели во благовремении…

— То-то, во благовремении… Напрасно только нападаешь на человека. Эх, Самсон! Выходит, ты вовсе и не Самсон, а, можно сказать, филистимлянин. Давай-ка пробочник, откроем.

— Открывай, коли хочешь, я пить не стану.

— Как не станешь? По какой такой причине не станешь?

— Не стану. Меня отец Пафнутий позвал к себе кутью есть, должен же я явиться к нему как следует.

— Кто позвал? Отец Пафнутий? И ты пойдешь?

— А как же не пойти? Разве можно не пойти, коли настоятель зовет? И матушка, говорит, просила, как же тут не пойти?

— Так… Значит, ты пойдешь… так… так… Ну и животное же ты, Самсон. Истинно, ты филистимлянин… Как же это ты хочешь в такой, можно сказать, торжественный день оставить друга одиноким? Давай же пробочник, говорю тебе… Ну, не хочешь пить — не надо… А хочешь, я подержу пари, что ты не пойдешь к отцу Пафнутию?

— Э, что там болтать… Как я могу не пойти, ежели я дьячок… А он настоятель.

— И вовсе ты не дьячок, теперь дьячков не полагается, даже такого названия нет, — ты псаломщик.

— Это все единственно; все равно обязан пойти.

— По должности.

— Именно по должности.

— По должности обязан пироги кушать… Так слушай, что я тебе расскажу… Ну, а пока по одной, я думаю, можно выпить.

— Запах будет, неловко.

— Вот пустое… А ты возьми кусочек ладану, да подожги его, да обкурись — и весь запах пройдет, так и будет ладаном пахнуть. Ну-ка, хватим.

— Да оно, пожалуй, по одной что же… давай!

Самсон взял у него стаканчик, опрокинул себе в рот и проглотил содержимое:

— Про какое это ты пари говорил?

— Ага, вспомнил. Да вот ты подержи… Хочешь — на шапку мою меховую?

— Как же я могу на шапку, когда она у меня одна? Что же мне останется?

— Так, может, ты выиграешь?

— Э, да ну, что там, рассказывай там…

— Ага, любопытен! Да тут и рассказывать нечего… Вышел я из церкви и иду себе по ограде. Ан гляжу, навстречу мне дивчина. Присматриваюсь: Гапка Чеботаренкова. Здравствуйте, говорит, пан учитель! Здравствуй, говорю, Гапонька! Вы, говорит, повидаете Самсона Акимыча? А как же, говорю, не повидать? Я его, можно сказать, день и ночь вижу. Так скажите, говорит, им, что батька и матерь и я просим их не позабыть про сегодняшнюю нашу вечерю, да и сами приходите, пан учитель. Что, брат Самсон, в недоумении? А? Выпей-ка еще одну, и недоумение рассеется, как дым либо как воск от лица огня. Ведь ты обещал Гапке?

— Обещал, брат ты мой, обещал! Ну, и голова же у меня — совершенная мельница!

— Гм… Гапкина мельница? Та самая, которую ее батько дает за нею в приданое? Так, что ли?

— Так как же быть? Посоветуй! Не пойти к батюшке нельзя, неловко, матушка обидится. Отец Пафнутий дуться будет… Опять же и к Гапке… Как не пойти к Гапке, когда…

— Когда у нее такие глаза, что от них у тебя душа замирает. Так-то Самсон, плохое твое положение. Сочувствую… А ты вот что. Давай-ка хватим по третьей, и увидишь, как сию же минуту и соображение явится.

Выпили по третьей. Самсон как-то встрепенулся и сам уже налил себе четвертую.

После этого он скоро захмелел и начал наливать себе рюмку за рюмкой; уже даже Отверзаев — и тот останавливал его, но сделать это было очень трудно. Самсон начал вертеть руками перед самым носом своего друга и говорить:

— Нет, ты постой. Почему я должен идти к батюшке? Что он мне, начальство? Ну, так что ж? Что такое начальство? Начальство, конечно, от Бога поставлено; а почему я должен у начальства кутью кушать? А почему узвар и пироги, и прочее? Где это написано? В каком законе? По какому случаю я должен туда идти, ежели мне Гапкин дом больше нравится? Понимаешь ли это, Наум Отверзаев? Понимаешь ли ты, что такое есть Гапка? Ежели я на ней женюсь, так это значит… мельница… того… Понимаешь, мельница Чеботаренка… Понял? Вот то-то и оно…

Больше ничего не сказал дьяк Самсон по этому поводу, да он ничего и не мог сказать, потому что тут произошли такие странные вещи, каких ни он, ни его друг Наум Отверзаев не могли ожидать.

В комнате сделалось жарко, как будто разом натопили все три печки, которые обыкновенно стояли холодными. «И откуда только взялись дрова?» — думал Самсон.

— Ну, ты готов? — спросил Отверзаев.

— А вот погоди, только подпояшусь.

Самсон стоит в овчинном тулупе и подпоясывается красным поясом, тем самым, что был сегодня в церкви на старостином сыне Пахоме, самом красивом парне в деревне, за которым гоняются все девки.

Они загасили свечку и вышли.

— Ты куда? — спрашивает Отверзаев.

— Я к матушке; разве не знаешь? Я на ней женюсь… Завтра наша свадьба.

— Так, так, — говорит Отверзаев, — свадьба так свадьба. А кто же вас венчать будет?

— Как кто? Известно кто — батюшка. Я уж ему говорил, а он сказал: ладно, пять карбованцев, говорил, дашь, да два мешка жита. Что ж, это не дорого…