– Сергей выставил Желлу из дома. Формально она вернулась на свою жилплощадь, у нее была квартира, через этаж, вторая. Да, Леночка, та самая вторая квартира, в которой живет Милослав. Герман, подай кресло, я устала. Они говорят, что я древняя, а на самом деле я не так и стара, просто устала от той жизни. От этой, впрочем, тоже.
Герман помог Дарье Вацлавовне усесться в кресло, аккуратно укрыл колени мягким пледом, расправил складки платья, подал корзинку с рукоделием. Видно было, что ритуал отработан в мелочах, и оба его участника в словах не нуждаются.
– Мы, конечно, продолжали присматривать за Желлой. Хотя правильнее было бы сказать, что я продолжала, тут нет кокетства или желания выделиться, просто так вышло, что Сергей перевел свое общение с мачехой в деньги, которые он выплачивал ежемесячно пятого числа. Как сейчас помню, приличный конверт, который мне нужно было приобрести загодя, в нем – купюры, аккуратно сложенные по достоинству, краткая записка с указанием суммы. Ну и все, пожалуй. Дальше Сергей спускался, звонил в дверь, Желла приоткрывала, но так, чтобы только рука пролезла, его она не желала впускать в квартиру и забирала конверт. За два года они не сказали друг другу ни слова.
– А вы?
– Я? Ну ко мне она относилась лучше, спрашивала про Милочку. Я лгала. Я не могла рассказать ей, чем он стал. После похорон Сергей попытался донести до Милы, что времена изменились, что он не станет терпеть его выходок и потому Мила должен перевоспитаться. Но Миле было наплевать, не помогали ни крики, ни уговоры, ни запреты. Один загул за другим, проблемы с милицией, проблемы с законом, постоянные проблемы, а тут еще и Желлочка с ума сошла. Вообще-то я полагаю, что сошла она гораздо раньше, потому что очень легко согласилась на условия Сергея. При ее любви к Милочке мы ждали, что Желла будет преследовать его или хотя бы попытается встретиться, но она покорно убралась к себе, ни разу больше не подымалась сюда, почти не выходила из дому, ну а с Милочкой... я просила его навестить, но он не хотел. Кому интересна безумная старуха, которая считает, что у нее украли ребенка? Которая называет меня Дашенькой и требует садиться за уроки? За ней нужен был присмотр и, желательно, постоянный. Я предложила нанять сиделку, Серж воспротивился.
– Почему? – на снимке, случайно выпавшем из альбома, дети, двое, держатся за руки – девочка в комбинезоне и мальчик в коротких шортах на широких лямках. Взъерошенные волосы, круглые очки, только вместо книги в его руках плюшевый заяц. Но это был Феликс, несомненно, Феликс.
– Это твой друг, Лена. Не помнишь? Филя, Филипп, он с соседнего двора, вы с ним в один садик ходили, ну, естественно, пока ты не переехала, – теперь Дарья Вацлавовна улыбалась мягко и ласково, став похожей на добрую сказочную бабушку.
Филя, Филипп, не Феликс. И да, Леночка помнила его. Кажется, помнила.
– Что же до твоего вопроса, то Серж боялся, что кто-то узнает про хризантему. Герман, покажи. Да, и не делай вид, что удивлен, я знаю, что у тебя есть ключ, и код ты знаешь, и вообще непонятно, как ты до сих пор не решился на кражу.
– Дарья Вацлавовна!
– Что? Стыдно стало? Ну в это я точно не поверю. Неси, неси, давай. И минералки. У меня в горле пересохло разговаривать.
Или все же не Феликс? Выражение лица очень уж детское, ни следа обычной для Феликса серьезности, ни раздражения.
– Иногда полезно заглядывать в старые альбомы, – сказала Дарья Вацлавовна. – И в старые дома. Память – штука хитрая.
Кроме высокого бокала и бутылки минеральной воды Герман принес черный ящик. Длинной сантиметров тридцать и высотой в двадцать, он блестел полировкой, чуть поистершейся на углах. Серебряным пятнышком выделялся замочек, и серебром же сияла ручка на покатой крышке.
– Эта вещь, одна из многих, досталась маме в приданое. Ее отцу и деду доводилось бывать при дворе императрицы Цыси... но не буду врать, что хризантема – подарок. Скорее плата за услугу. И за молчание. Герман, будь добр, помоги, замочек очень маленький. А когда-то легко расстегивала, на ощупь.
На длинной тонкой цепочке, некогда серебряной, но потемневшей со временем, висел ключ.