Хрома

В пятнадцатом веке Фичино перевел Платона в Платоновской академии, что положило начало Возрождению, которое вновь открыло старых богов, и вернуло их из заброшенных садов на пьедесталы. Неоплатонический сад восстановил древний политеизм, проложив душе путь в рощи и беседки, террасы и храмы. Здесь, средь маскарадов и праздников, статуй и фонтанов, тщеславие и розыгрыши превратились в музыку и фейерверки. Зеленые рукава. Монтеверди. Годы спустя художник Кандинский, который слышал цветную музыку, сказал:

Я мог бы лучше всего сравнить абсолютно-зеленый цвет со спокойными, протяжными, средними тонами скрипки.

Семь зеленых бутылок на стене стояло, вдруг одна бутылка со стены упала.

Мои первые воспоминания - зеленого цвета. Когда я впервые почувствовал себя садовником? В райской запущенности садов Виллы Зуасса на берегах озера Лаго Маджоре? Апрельский подарок «Сто и один прекрасный цветок, и все о том, как их вырастить» подтверждает, что когда мне было четыре, мои родители уже знали, что я пленен зеленым, я бродил по темным зеленым улицам, с пятнами камелий, пунцовый воск и белые цветы. Казалось, эти февральские цветы больше подошли бы летней жаре. Потерявшись в рощах сладких каштанов, я с восторгом смотрю на тыкву, с листьями, огромными, как опахало египетских фараонов в голливудских[39] эпических фильмах. Кино родилось в зеленом лесу.

Шесть зеленых бутылок на стене стояло, вдруг одна бутылка со стены упала.

В Риме, во время морозной снежной зимы 1947-го, когда не было топлива, чтобы поддерживать тепло в домах, мои родители впервые взяли меня в кино. Я не мог отличить экран от реальности, и я сжался в своем кресле. Словно ураганом, который поднял дом в Канзасе в небо, меня выбросило в проход, назад меня привела билетерша, осушившая мои слезы. И до конца фильма я в ужасе сидел на своем месте, глядя широко раскрытыми глазами на Льва, Страшилу и Железного Дровосека, которые помогали храброй Дороти преодолеть козни злой колдуньи, пока дорога из желтого кирпича вела их в Изумрудный город.

«Мы в город Изумрудный идем дорогой трудной»[40]

Второй раз я попал в кино на еще более страшный фильм - на диснеевского Бэмби, в котором неистовый лесной пожар истребляет природу.

Пять зеленых бутылок на стене стояло, вдруг одна бутылка со стены упала.

Архаичные зеленые цвета времени. Прошедшие века - вечнозеленые. Лиловый принадлежит одному десятилетию[41]. Красный взрывается и сам уничтожает себя. Голубой бесконечен. Зеленое платье земли невозмутимо переливается, в зависимости от времен года. И в этом надежда Воскресения. Мы воспринимаем в зеленом больше оттенков, чем в любом другом цвете, так ростки пробиваются в изгородях сквозь унылую зимнюю серость. Галлюцинации солнечных дней.

Я ждал всю жизнь, чтоб разбить свой сад.
На гальке коричневой Дангенесса
Я сад разбил цветов исцеленья.
Я вырастил розу и бузину,
Лаванду, полынь и морскую капусту,
Петрушку, фенхель и сантолину,
Мяту, руту и любисток.
Это был сад, чтобы душу утешить,
Сад античных кругов из камней
Кругов деревянных и дамб морских.
Затем добавил я ржавого лома,
Буек и надолбы против танков.
Вскопать твою душу с компостом из Лидда,
после обрезки и планировки,
с защитой от кроликов деревянной.
Мой сад поет с ветрами зимой.
Храбро встречает он соль в белых шапках,
От волн набегающих, гальку грызущих.
Мой сад прибрежный - не hortus conclusus,
В нем поэт видит во сне маргаритки.
Не сплю я этим воскресным утром
Сверкает мой сад новый всеми цветами.
Пурпурный ирис, имперский скипетр;
Зеленые почки на бузине.
Коричневый гумус, трава цвета охры,
Желтая в августе из-за цмина,
Оранжевой станет к сентябрю.
Синий от василька-самосева,
Синий от зимнего гиацинта,
Розово-белый взрыв роз в июне.
Алый шиповник, огонек зимний,
Горький терн для сладкого джина.
По осени - ежевика,
А весной - можжевельник.

Хаксли в Дверях восприятия воспринимает «самость» цвета - в минуту покоя Майстера Экхарта: