Хромая дама: Нерассказанная история женщины – тайного агента периода Второй мировой войны

Чудесным образом Вирджиния выжила, и консул, каждый день преданно навещавший ее, был поражен ее стойкостью. В конце концов Вирджинию перевели в более современную больницу в Стамбуле для реабилитации. За долгие недели восстановления она решила, что не позволит обращаться с ней как с инвалидом. В мае 1934 г. она настояла, вопреки советам врачей и работодателей, что должна вернуться на работу в консульство на следующий день после выписки. Это было ужасным решением. Врачи могли предоставить только самую примитивную и плохо подходящую Вирджинии деревянную ногу, так что ей приходилось пользоваться костылями: после долгих месяцев в постели даже короткие периоды ходьбы быстро утомляли. Ситуация с медицинским наблюдением в Смирне оставляла желать лучшего, а боль от раны все еще приносила ужасные мучения. В кои-то веки Вирджиния почувствовала себя опустошенной так далеко от дома. Результатом этого стал физический и эмоциональный срыв. «Сложилась ситуация, которую я предвидел и которой пытался избежать, но мисс Холл не осознавала, какие трудности ей предстояли, – телеграфировал консул Перри в Государственный департамент в Вашингтоне. – Этот эксперимент был болезненным для всех нас»[12]. Вирджиния исследовала свои пределы, но вместе с этим и глубину решимости выйти за них.

Через несколько дней Вирджиния уже находилась на корабле, плывущем обратно в Соединенные Штаты, а месяц спустя, 21 июня, она прибыла в Нью-Йорк, где встречающая ее на пирсе семья наблюдала, как она осторожно хромает в их сторону. Ее госпитализировали для серии так называемых «восстановительных операций», почти наверняка включающих в себя отрезание большей части ноги, чтобы избежать некротизирующих инфекций, и установку нового протеза. И хотя по меркам 1930-х годов протез был современным, он был довольно неудобным и держался за счет кожаных ремней и корсета вокруг талии[13]. В жаркую погоду эти ремни сильно натирали, а культя покрывалась волдырями и кровоточила. Несмотря на то, что протез был полым, крашеная деревянная нога с алюминиевой ступней весила добрых восемь фунтов[14]. Любые перемещения становились буквально проверкой на выносливость, так что Вирджинии пришлось забыть о любимых занятиях спортом на природе. Боль будет сопровождать ее до конца жизни.

В летние месяцы, проведенные на семейной ферме Боксхорн, Вирджиния заново училась ходить, борясь с назойливыми инфекциями и постоянным депрессивным фоном. Ей нравилось сидеть на веранде и помогать кормить овец, лошадей и коз. Но к ноябрю 1934 года ей уже не терпелось вернуться к работе. Вирджиния получила новую должность в Европе, на этот раз в Венеции, где, она надеялась, условия будут «лучше», чем в Турции, – стране, связанной с такими плохими воспоминаниями, что она зареклась посещать ее снова.

Ни сейчас, ни впоследствии на протяжении всей своей карьеры Вирджиния не просила – и не получала – никаких поблажек в отношении рабочей нагрузки. И лишь редкие приступы раздражительности в ее обычно «невозмутимом» поведении[15], часто характерные для того, кто сталкивается с невыносимыми разочарованиями, говорили о ее страданиях. Она пыталась замаскировать свою инвалидность широкими шагами, но даже в туфлях без каблука, которые она теперь была вынуждена носить, ее перекатывающаяся походка становилась заметной, когда она утомлялась. Подъем и спуск по лестнице по-прежнему представляли трудности, и, следовательно, Венеция, как вскоре поняла Вирджиния, едва ли была подходящим местом для человека, недавно перенесшего ампутацию конечности.

Лишенная автомобилей, Светлейшая Республика была городом для пешеходов. Вирджиния с ужасом смотрела на скользкие мощеные улочки и четыре сотни горбатых мостиков, большинство из них со ступенями, через 177 городских каналов. Она быстро придумала гениальное решение: ее каретой стала собственная гондола, украшенная великолепным золотым львом. Преданный местный житель, Анджело, помогал Вирджинии грести и ловил ее, когда «море было неспокойным» и делало «шаткой ее точку опоры»[16]. Она развивала умение собирать вокруг себя людей, которые изо всех сил старались ей помочь, попав под влияние ее обаяния и пораженные мужеством, с которым она справлялась со всеми преградами на пути.

Вирджиния поселилась в историческом палаццо, в квартире, с балкона которой открывался потрясающий вид на Гранд-канал. Она снова начала выходить в свет и достала из закромов прекрасный фамильный фарфор и серебро Холлов. Она также пригласила мать пожить с ней первые несколько месяцев, ведь Вирджинии могла понадобиться помощь: ее культя «плохо себя чувствовала» во влажной венецианской жаре. Возможно, отчасти причиной постоянного напряжения в доме стали их возобновившиеся споры по поводу решения Вирджинии снова найти работу вдали от дома, чего не поддерживала волновавшаяся мать. Как бы то ни было, несмотря на то, что они искренне любили друг друга, Барбара больше не приезжала в гости к дочери в Европу.