Хромой Орфей

- Ничего, - сник Гонза, - абсолютно, хотя думаю, что и оно всего не охватывает. Но я злюсь, когда меня все время поучают и думают, что у них исключительное право на будущее. Вот и все. - Тут вмешался Бацилла, внеся свою лепту: наверняка раньше многие на заводе состояли в сокольской и разных других организациях, где все называют друг друга братьями. Может, дополнить обращение? Ведь какое прекрасное слово, правда? Наивность этой аргументации позабавила всех - Бацилла, что с него возьмешь! Но возбуждение улеглось, воцарилась более мирная атмосфера. Теперь было можно, наконец, и порассуждать. Милан говорил уже спокойно, но все свои предложения - вычеркнуть то, вставить другое - отстаивал с упрямством, к которому все привыкли. Он их замучил. В каждую фразу вставлял свои излюбленные словечки, так что туда попали и коммунизм, и Сталин, и мировой пролетариат, и никто не находил убедительных возражений. Что ж, ладно, почему бы нет?

Каждая фраза подробно обсуждалась, но потом горючее иссякло, и окончательный текст, на котором сошлись все, усталые и волнуемые сложными чувствами, явился результатом смутных компромиссов между первоначальным наброском и дополнениями Милана. Один Бацилла громко восторгался. Все перевели дух, словно после утомительной гонки, всем было жарко.

- Давайте голосовать, друзья! - сказал Милан.

- Глупости! - возразил Гонза. - Нас всего пятеро. Но Милан настаивал, и ему уступили - уж по одному тому, что не нашлось довода не уступить. Единогласно!

- Балаган! - ухмыльнулся Гонза. - По такому случаю надо бы выпить, а? продолжал он нарочно самым разухабистым тоном, чтобы нарушить тягостно-торжественное молчание.

Неплохо бы! Только что? Разве вермут марки "из-под крана" - в коридоре его сколько угодно. Это явилось веским основанием для того, чтобы перенести данный пункт повестки на другое время. Павел спустил штору затемнения и зажег свет, все заморгали, как совы на солнце, сидели и болтали о том, о сем. Гонза хмуро пошарил у себя в карманах, и вдруг перед его носом раскрылся портсигар: в нем было несколько окурков.

- Бери, - непринужденно предложил Милан, - для вас собираю, сам-то не дымлю из-за потрохов своих. Ты немало потрудился, это нужно признать. На "тигра" хватит.

Гонза после небольшого колебания взял; натянутость понемногу пошла на убыль, но не исчезла.

На этом заботы отнюдь не кончились. В скольких экземплярах печатать листовки? Сотни хватит! Но как их размножить? Гм... О ротаторе и думать нечего, а переписывать от руки и бессмысленно и опасно. Бацилла заявил, что по почерку эксперт без труда обнаружит писавшего, он читал об этом в детективах. Ребята ломали голову, не хотелось верить, чтобы такое святое начинание потерпело крах из-за технических трудностей.

- Есть ведь машинописные бюро, - закартавил Милан, но, сразу поняв несостоятельность предложения, махнул рукой.

В конце концов выход нашел Бацилла; он хлопнул себя по лбу и пропищал фистулой:

- Ребята, кажется, я придумал.

Они отнеслись к его словам недоверчиво, но, когда толстяк, покраснев до корней пушистых волос и прерывисто дыша от волнения, выложил им свой план, вздохнули с облегчением. Ишь ты, Архимед толстощекий!

Он вспомнил, что у его папы в кабинете есть старенький "ремингтон" - вот на нем и можно отстукать под копирку. Десять закладок! Блестящая идея! Милан признательно хлопнул автора по плечу. Но только придется перенести машинку в комнату единственного сыночка и придумать подходящее объяснение для мамули. Догадайся она, в какую историю впутался ее ягненочек, умерла бы со страху. Что бы такое придумать?

Павел предложил: пусть Бацилла представит ей Гонзу, как подающего надежды молодого драматурга, он, мол, сочинил пьесу, а остальные помогают ему ее размножить.

- Чепуха, - возразил Гонза. Идея не вдохновила его и даже слегка задела. Какие нынче пьесы! Для какого театра? Совершенно неправдоподобно. Почему? Предложение понравилось толстяку. Мамуля доверчивая, ей не придет в голову сомневаться в правдивости ягненочка, и она даже будет отчасти польщена, у нее абонемент в трех пражских театрах. Кто умеет писать на машинке? Оказалось, только Бацилла да немножко Гонза, они могут чередоваться, Милан будет диктовать, а Павел караулить у двери и создавать подходящую обстановку.

- Ты играешь на гитаре? Вот и славно, прихвати ее, будешь время, от времени бренчать. Договорились?

Так и сделали. Три вечера подряд в девственной комнатке роскошной старинной квартиры стучал "ремингтон" под звуки гитары, Милан диктовал шепотом театрального суфлера, в то время как Павел с истовой бдительностью напрягал слух и, невыносимо фальшивя, распевал о том, что "на запад дорога дальняя", и "Э-э-эх, засвистал Яноши-и-ик", и опять сначала... Стук-стук-стук-стук!..

- Господи, - заткнул себе уши Гонза, - перемени пластинку, Павел!

Тот только беспомощно пожал плечами, на минуту перестал терзать струны, но, как человек дисциплинированный, сейчас же повторил свой скудный репертуар: "Э-э-эх!.."