Хромой Орфей

Можно сказать, она у меня на глазах днем и ночью. Стоит высунуть голову из-за стапеля, и я вижу ее в проходе между скелетами крыльев. Склоняется над переносной лампой, желтоватое пятно света ползает по ней, от груди до лба. Она тут, говорю я себе с добрым удивлением, неужели это мне не чудится? Всего в нескольких шагах, и сторожит ее цербер с жабьей мордой. Она всегда чувствует мой взгляд - выпрямляется, оборачивается, посылает мне беглую улыбку, теплом растворяющуюся во мне. Сколько раз за смену мы соприкасаемся взглядами? В этих молниеносных касаниях есть что-то восхитительно сближающее. "Я о тебе думаю! говорит она мне глазами. - Я рада, что ты близко". Постучу пальцем по ручным часам, она надвинет платочек на лоб, кивнет. Как будет гудок на перерыв... Сколько сейчас? Только три...

Треск над головой, оглушительный удар металла о металл возвращают меня на землю: пневматический молоток Мелихара ударил впустую, и Мелихар таращится на меня. Вообще он, кажется, все заметил, его запавшие глаза щурятся на меня с добродушной снисходительностью взрослых. Ну и пусть! Она - и я! Это звучит прекрасно и неправдоподобно. Не сомневаюсь, ребята тоже уже что-то разнюхали и сгорают от любопытства; я догадываюсь об этом потому, что теперь в моем присутствии о ней не поминают, словно разом исключили ее из круга грубоватого интереса, с каким тут оценивают каждую смазливую девчонку. Вероятно, между порядочными мужчинами, даже теми, кто любит похвастать амурными успехами, существует некий неписаный договор, налагающий обязанность быть особенно деликатным и тактичным, как только они сталкиваются с подлинным чувством. Когда Пепек попытался выудить у меня подробности о Маркизе, мне даже не пришлось рта раскрыть: Пишкот, да и все ребята сейчас же одернули его, да так, что Пепек не успел и выговорить вопрос, не то что разукрасить его своими, излюбленными словечками. "Ладно, ладно, подумаешь!" - не понял он, в чем дело, и обиженно сплюнул. Никто словом не касается нашего с ней сближения, только Павел несколько дней назад, когда мы смылись вместе с ним и топали к конечной остановке под расцветшим весенним небом, ошарашил меня нежданным вопросом:

- Ты ее любишь?

Я тотчас понял, кого он имеет в виду, но ответил не сразу и столь же скупо:

- Наверно.

Вопрос и ответ бесследно расплылись во тьме.

- Эта не настоящее, - недовольным тоном сказал потом Павел, как бы подводя итог долгим размышлениям.

- Почем ты знаешь?

Он откашлялся, ответил сипло:

- Так... Было бы настоящее - ты бы знал твердо.

Я возразил с сомнением:

- Ну, не всегда ведь все так просто...

В нем, казалось, ворочается множество слое, и он перебирал их так долго, что возникло молчание.

- А почему ты спросил? - через некоторое время заговорил я.

- Да так просто... Хотел сказать тебе, если это то... тогда держись за него крепко, не растрать... Это самое большое богатство.

Он нашарил в складках кармана окурок, чиркнул спичкой, поднес к губам огонек между ладоней, сложенных лодочкой. Я не удержался от вопроса:

- Это ты знаешь по собственному опыту?

Я смотрел в его лицо, осветившееся на секунду неверным огоньком спички; лицо было неподвижно. Из темноты, которая тотчас снова окутала его, донесся еле слышный ответ:

- Ага.

Больше мы не говорили. Откровенность Павла была скупа на слова, но в его будничном "ага" было так много значения, что это исключала простое любопытство. Молчи! Я решил ждать, пока он сам заговорит. А он круто переменил тему:

- Завтра я принесу тебе этого Джинса, - сказал он, подняв глаза к мерцающим звездам. - Популярное чтение, но кое-что можно узнать...

Гм, ладно! Если и есть что-то общее у большинства тотальников, так это страшная, неутолимая жажда знаний. Такое чувство, будто все, чем тебя напихали в гимназии, безнадежно теперь ускользает и годы бегут безвозвратно... "Господи, - мысленно слышу я Леоша, - я мог бы уже работать по специальности!" Каждый из нас много уже успел бы сделать, и каждый ощущает в себе эти бреши и провалы в знаниях. Мы забываем... Но хуже то, что никак не утолишь эту жажду, как ни глотай всевозможные книги, какие случай сунет тебе в руки; знаешь, что ничего не знаешь, а то, что знаешь, до смешного незначительно и лишено всякой системы. Как-то заглянул я к Пишкоту через плечо. Комедия! Читал он какую-то затрепанную брошюрку об оккультных тайнах. "Зачем это тебе?" - Пишкот захлопнул книжицу, поспешно сунул в сумку. "Да так... интересно узнать. А вдруг в этом что-то есть?"

Милан молчит и, кажется, старается избегать меня - мы обмениваемся общепринятыми словами, только когда это необходимо. Сам он больше не подходит ко мне, не утаскивает в какой-нибудь уголок, чтоб сцепиться в яростном споре. Не могу утверждать, чтобы так уж мне не хватало его разговоров, совсем другие вещи сейчас интересуют меня гораздо больше, чем классовая борьба и авангардизм в живописи, вот в чем дело!

Она - и я! Звучит прекрасно и до отчаяния недосказанно.