Хромой пастух

А потом Кутличан сделал как сказал каменный человек, называющий себя ходейджил-омоком, — поднял третий камень. Даже хромой богатырь одобрительно рассмеялся. Потер нос широкой ладонью: «Ты еще возьми».

Но отец Кутличана поднял руку: «Этого, может, хватит?»

И эрбетке-омок покачал головой, как озерный гусь: «Этого хватит».

Но Кутличан молча поднял четвертый камень. Вот всем телом чувствовал, что поднимет. И сам удивился, как легко поднял. Зато это теперь не понравилось ходейджил-омоку, каменному человеку: «Хэ! Не надо больше. Оставь. Отойди. У тебя кости некрепкие».

«Хэ! Пусть сломается», — вмешался хромой богатырь.

Не слушая больше никого, Кутличан поднял почти все камни, остался только один — последний. Он на него долго смотрел: камень шершавый, массивный, к нему не все руки прикладывали. Если подниму такой до колен, подумал, сочтут победителем.

И поднял камень до колен. Глаза сразу стали круглые, как у серой лягушки.

Если подниму теперь камень до живота, подумал, все меня сочтут победителем.

Но сперва поднял взгляд и увидел нежный дым, увидел смущенно толкущуюся в воздухе мошкару: вот-де все заняты делом, а мы солнце застим. Увидел комаров — тоже смущенно звенели. И луна то ли обернулась наполовину, то ли отвернулась, будто не хотела смотреть, как юноша сломается.

Если подниму камень до груди, значит, окрепли кости.

Если сейчас подниму камень, то поеду по стойбищам невесту искать.

Думая так, увидел поднявшийся край покрышки: из урасы дудки-омока Тебегея выглянула другая луна. Земная. Это так Кутличан подумал. Одна луна, наполовину отвернувшись, смотрела сквозь дым и комаров прямо с неба, другая, земная, наполовину повернувшись, — из урасы. Знал, земную зовут Ичена, Тебегея дочь. Ичена. Имя как весенний куст. Зеленых листочков мало, но будет много.

Опустил взгляд.

Камень большой.

Сломаюсь, наверное.

Хэ! Рывком поднял камень на плечо.

И сразу, не останавливаясь, поднял камень на голову.

Круглое, как луна, лицо плыло перед ним. Знал, девушку Ичена звали. Это хорошо знал. Как луна. Наполовину серебряное лицо, наполовину пепельное. Дочь дудки-омока Тебегея. С большим камнем на голове Кутличан попрыгал на одной ноге. Наверное, запах пота достиг ноздрей девушки, она затрепетала совсем как настоящая луна в облачках, а собравшиеся громко ахнули. Даже дед сендушный черный ахнул за холмом-едомой от удовольствия.

«Кутличан победил».

9.

Потом были прыжки.

Кутличан прыгнул через речку.

Так высоко прыгнул, что за озерами увидел красного червя.

Красный червь был полосатый, светился ровно, покушал, наверное.

Но рядом ничего Кутличан не увидел. Может, красный червь съел старого Мачекана вместе с нартами? Это жалко, полозья березовые. Опускаясь, Кутличан смотрел на ровдужную урасу Тебегея: ее покрышка была опущена. И луна смущенно ушла с неба, только комары и мошка остались. Это ничего, про себя Кутличан улыбнулся. Отец всегда говорил: «Улыбайся так, будто все имеешь». И дед сендушный говорил: «Улыбайся так, будто все твое будет».

Но покрышка урасы была опущена.

Девушка Ичена спряталась, и луна в небе спряталась.

10.

Три дня самые сильные, самые упорные богатыри бегали и прыгали по берегу, олешки на них смотрели удивленно, кхекали, потом привыкли. Хромой бетилец, бегая, упал в яму с черной ледяной водой. Отряхиваясь, ругался, считал, что в яму должен был упасть Кутличан. Но упал он.

А победитель Кутличан ушел с Корелом на холм-едому и там открыл сердце другу.

«Наверное, пойду в нижнее урочище. Наверное, туда ушла девушка».

Имя Ичены не называл, но Корел сам догадался.

«Я тоже с тобой пойду».

«Хэ! Вдруг девушку напугаешь?»

«Я в стороне побуду. Я видел, дудки-омок Тебегей рано утром своих увел. Я с тобой пойду. Ты покажи себя будущему родичу, будь в цене, сделай ханджай — обещай богатую рыбу, оленя, песца. Пусть сейчас не имеешь — это не беда. Ты пока Тебегею много дров наготовь, набросай выше жилища. Если на четвертый день дудки-омок начнет пользоваться твоими дровами, значит, готов принять. Входи в урасу, короткое копье поставь у входа. Хозяин удивится, оставит ночевать. Спроси: где спать буду? Он укажет полог, войдешь, скажешь девушке: подвинься, эмэй. Так мой отец, дед черный сендушный, называл человечью самку, когда в берлогу привел. Ей такое обращение понравилось. Сама передник сняла».

«А почему потом съел?»

«Хэ! Перестала нравиться».

Корел помолчал. Но недолго.

«Если тесть скажет утром, глядя в дымовое отверстие, что вот на дальней речке ловушки все еще не насторожены, — это он не себе, это он тебе скажет. И ты ответь, что сам хочешь насторожить».

«А если захочу и дальше один жить?»

«Один не живи, а то заболеешь или умрешь».

11.

Сказали Кутличану: пуостэбэй.

Сказали: пока-пока, счастливого пути.

Он бежал рядом с нартами. Сендуха влажная, мох влажный, легкая тальниковая нарта скользила медленно. На стойбище долго смеялись: вон Кутличан, человек, ушедший за невестой, все еще вдали виден. Старые женщины качали головами: жених, ушедший за невестой, все еще виден.