Хромые кони

Он выложил фотографии в центр стола, чтобы всем было видно. На снимках, сделанных с улицы, была кофейня «Старбакс», где за столиком у окна Диана Тавернер пила кофе из стандартной кружки. Рядом с ней сидел коротко стриженный человек в темном плаще. На первом снимке человек прижимал к лицу носовой платок и мог быть кем угодно. На втором снимке его рука была опущена. Алан Блэк.

— Наверное, как раз перед внедрением. Последний инструктаж, да?

Тавернер не ответила. По ее глазам было ясно, что она снова просчитывает варианты; будто даже здесь, в этой стеклянной комнате, надеется обнаружить какой-то выход, какую-то лазейку, не замеченную ни Ривером, ни Лэмом.

— Обнаружив, что сделал Картрайт, ты приняла меры, — сказал Лэм. — После заварушки на Кингс-Кросс его должны были бы выкинуть пинком под зад, однако ввиду того, что он родственник живой легенды, ты добилась лишь его перевода в Слау-башню. А когда операция началась и в игру вступил «Глас Альбиона», заслала к нам Сид Бейкер, чисто на тот случай, если Картрайт вдруг о чем-то догадается. Потому что, учитывая его гены, он мог оказаться чересчур догадливым.

— Я приказала Уэббу уничтожить папку, — сказала Тавернер, все еще что-то обдумывая.

— Значит, и он схватывает на лету.

— Чего ты хочешь, Лэм?

— Знаешь, почему все кураторы из бывших оперативников? — спросил Лэм. — Потому что они понимают, что делают. Ты с этой своей операцией обгадилась так крупно, что крупнее не бывает.

— Я тебя поняла. Чего ты хочешь?

— А знаете, чего я хочу? — спросил Ривер.

Она посмотрела на него, и он немедленно понял разницу между пиджачниками и оперативниками. Если на тебя посмотрит оперативник, то, если он знает свое дело, ты этого никогда не заметишь. А вот когда уставится пиджачник, то его взгляд прожжет кожу насквозь и оставит обугленные язвы по всей твоей системе пищеварения.

Но он как-никак был внуком С. Ч.

— Если Хасана Ахмеда убьют, то вам ничто не поможет, — сказал он. — Все обо всем узнают. И не только в Конторе, а в реальной жизни. Если ваша идиотская затея обернется гибелью мальчишки, я своими руками пригвозжу вас к позорному столбу. Публично.

В ответ Тавернер то ли фыркнула, то ли усмехнулась.

— Может, расскажешь ему, как живут взрослые дяди и тети? — спросила она Лэма. — Или мне самой придется объяснять?

— Ты его уже поимела по самое некуда, — ответил Лэм. — Так что, боюсь, поздновато для разговора о тычинках и пестиках. Но я скажу тебе одну вещь…

Она молча ждала.

— Если Хасана Ахмеда убьют, то, пока Картрайт не доведет до конца все то, что посчитает нужным, он будет находиться под моей персональной защитой, — сказал Лэм.

И Ривер уяснил еще кое-что о пиджачниках и оперативниках: если оперативник хочет, чтобы его заметили, не заметить его невозможно.

— А если его спасут? — помолчав, спросила Тавернер.

Лэм одарил ее акульей улыбкой:

— В таком случае это, возможно, останется между нами. Наверняка ведь будут какие-то ситуации, в которых мы окажемся полезными друг другу.

Улыбка его не оставляла сомнений в том, кто именно окажется полезным и кому.

— Нам ведь неизвестно, куда его увезли, — сказала Тавернер.

— Над этим сейчас трудятся мои люди. Так что ставлю шестьдесят против сорока, что парню каюк, — ответил Лэм и посмотрел на Ривера. — Как по-твоему?

— По-моему, это не смешно, — сказал Ривер.

Но сам думал про пятьдесят на пятьдесят. При самом лучшем раскладе у Хасана были равные шансы не дожить до полудня.

* * *

Керли лежал ничком и стонал; стон был низким, долгим и скорбным. Хасан увидел неестественно вывернутую стопу и подумал, что Керли сломал ногу. Сломанная нога против пары связанных рук уравнивала шансы. Вернее, уравняла бы, не будь у Хасана еще и топора.

В целом все складывалось чики-чики.

Хасан тяжело наступил на руку поверженного Керли и опустил лезвие топора на голову поверженного Керли.

— А теперь скажи: с какой стати мне оставлять тебя в живых? — спросил он.

Ответ Керли смешался с жалобным скулежом сквозь забитый грязью рот.

— Нет, ты все-таки скажи, — повторил Хасан и чуть приподнял топор.

Керли повернул голову вбок и выплюнул листву и грунт.

— О-а.

— По-твоему, это ответ?

Керли сплюнул еще порцию.

— Нога…

Хасан снова опустил топор; теперь лезвие касалось виска Керли. Он надавил на топорище, увидел, как Керли закрыл глаза и напрягся. Может быть, подумал Хасан, страх, который поселился сейчас в Керли, — это тот же самый страх, который жил раньше в Хасане? А поскольку в Хасане страх сейчас не обитает, скорее всего, так и есть. Интересно, выйдет из этого хохма? Понравится публике? Что тот самый страх, который Керли запустил в кишки Хасану, теперь тычется своим рыльцем в его собственные потроха? Наверное, не все поймут такой прикол. Наверное, это надо пережить лично.

Еще один нажим на топорище, и по лицу Керли побежала струйка крови.

— Ты что-то там сказал?

Керли издал какой-то звук.

— Сказал что-то?

Тот же звук.

Плотно обхватив связанными руками топорище, Хасан опустился на корточки. Топор сильно вдавился Керли в висок.

— Ты хотел что-то сказать? — проговорил Хасан, с нажимом на каждый слог.