Хромые кони

— Совершенно дурацкое имя. Но с другой стороны, могло быть и хуже.

Опыт, накопленный Ривером в различных садиках и школах, свидетельствовал о том, что последнее утверждение ошибочно.

— Ты, должно быть, сердит на нее?

Не будучи уверенным, следует ли ответить «да» или «нет», Ривер снова ничего не сказал.

— Ты лучше сердись на меня. Не на нее. И уж тем более не на ее мать. То есть на твою бабушку. Это женщина на кухне. Она же тебе ничего про нас не рассказывала, так?

На это никакого ответа совершенно очевидно не требовалось.

Немного погодя дед поджал губы и оглядел клочок земли, над которым трудился. Чем именно он занимался — высаживал цветы или полол сорняки, — Ривер, всю жизнь проживший в квартирах, понятия не имел. Цветы доставлялись в красивой упаковке на дом или росли в скверах. Если бы он мог волшебным образом перенестись в одну из тех квартир, он бы перенесся, но с волшебством на тот момент было туго. В сказках бабушки и дедушки обычно — но не всегда — были добрыми. Но и преступный замысел полностью исключать было нельзя.

— С собаками проще, — продолжал дед.

Ривер не любил собак, но почел благоразумным не озвучивать эту информацию до тех пор, покуда не выяснится, к чему клонит собеседник.

— Достаточно одного взгляда на лапы. Знал об этом?

На это, кажется, определенно требовалось что-то ответить.

— Нет, — сказал Ривер, выдержав без малого трехминутную паузу.

— Что — нет?

— Я не знал об этом.

— О чем ты не знал?

— О том, что вы сказали. Про собак.

— Надо смотреть на лапы. Чтобы узнать, какого размера они будут, когда вырастут. — Он снова принялся рыхлить землю, удовлетворенный вкладом Ривера в беседу. — У щенков лапы всегда на вырост. У детей — иначе. У них ноги отрастают только с годами.

Ривер смотрел, как с лезвия садового совка осыпается земля. Мелькнуло что-то красно-серое, извивающееся, всего на один момент. Быстрый поворот лезвия совка — и оно исчезло.

— Я не хотел сказать, что твоя мать выросла крупнее, чем ожидалось.

Это был червяк. Это был червяк, который теперь (если то, о чем он слышал, было правдой) превратился в двух червяков, находящихся в двух разных местах. Интересно, помнит ли червяк, как когда-то был одним целым червяком? И было ли ему тогда вдвойне лучше или только наполовину? Ответить на такие вопросы было невозможно. Можно было изучить биологию, но не более того.

— Я имел в виду, что ее норовистость взялась невесть откуда.

Он продолжал вскапывать землю совком.

— У твоей матери на счету немало ошибок. И твое имя — самая пустяковая из них. Но знаешь, что хуже всего?

На это тоже требовалось как-то отреагировать, но Ривер не придумал ничего лучшего, чем просто мотнуть головой.

— Она до сих пор так и не поняла.

Он принялся копать усерднее, словно в клумбе было зарыто нечто, что следовало вызволить на свет божий.

— Все люди ошибаются, Ривер. Я в прошлом тоже совершал ошибки, и из-за некоторых моих ошибок пострадали другие. И это именно те ошибки, которые нельзя забывать. Из них надо извлекать уроки. Но твоя мать не такая. Она словно нарочно раз за разом повторяет одни и те же ошибки, от которых никому не выпадает большой радости. И в первую очередь тебе. — Он поднял взгляд на Ривера. — Но ты не должен думать о ней плохо. Я просто говорю, что такое поведение — это в ее природе.

«Это в ее природе», — думал Ривер, дожидаясь, когда дед вернется из уборной. На сегодня оспаривать данный факт уже не представлялось возможным. Она до сих пор так и продолжала повторять одни и те же ошибки, одну за другой и в том же темпе.

Что до старика, то, когда Ривер прокручивал в памяти подобные ситуации — судейская панама и свитер с прорехами на локтях, садовый совочек и потные ручейки, сбегающие по округлому лицу селянина, — трудно было избавиться от ощущения, что это были лишь постановки. Весь реквизит налицо: большой загородный дом, окруженный садом, а чуть дальше — пастбище и кони. Словом, классический старорежимный джентльмен с английских раздолий, вплоть до словарного запаса. Слово «норовистость» было из романа начала двадцатого века, из того мира, где всякие Во и Митфорды играли в карты за ломберными столиками[8].

Однако постановки имеют обыкновение растушевываться в реальность. В воспоминаниях Ривера о детстве, проведенном в этом доме, каждый день был летним и погожим, без единого облачка. Так что, возможно, задумка С. Ч. и сработала и все шаблоны, которых он держался, или притворялся, что держится, возымели свое воздействие на Ривера. Английские пейзажи, солнце, привольно раскинувшиеся до горизонта поля. Со временем, когда он достаточно повзрослел, узнал, какому именно делу посвятил жизнь его дед, и твердо решил посвятить себя тому же, именно эти картины, настоящие или воображенные, вставали в памяти. На это у С. Ч. тоже имелся ответ. «Не важно, настоящее оно или нет. Ты стоишь на страже идеи».

— Я теперь буду здесь жить? — спросил он его тем утром.

— Да. Потому что я понятия не имею, что нам еще с тобой делать.