Хроника

Осудивши с горечью жизни путь бесчестный,
Приговор ей вынес я строгий и нелестный:
Создан из материи слабой, легковесной,
Я – как лист, что по полю гонит ветр окрестный.

Мудрецами строится дом на камне прочном,

Я же легкомыслием заражен порочным,
С чем сравнюсь? С извилистым ручейком проточным,
Облаков изменчивых отраженьем точным.

Как ладья, что кормчего потеряла в море,

Словно птица в воздухе на небес просторе,
Все ношусь без удержу я себе на горе,
С непутевой братией никогда не в ссоре.

Что тревожит смертного, то мне не по нраву:

Пуще меда легкую я люблю забаву.
Знаю лишь Венерину над собой державу –
В каждом сердце доблестном место ей по праву.

Я иду широкою юности дорогой

И о добродетели забываю строгой,
О своем спасении думаю не много
И лишь к плотским радостям льну душой убогой.

Мне, владыка, грешному, ты даруй прощенье:

Сладостна мне смерть моя, сладко умерщвленье;
Ранит сердце чудное девушек цветенье –
Я целую каждую – хоть в воображенье!

Воевать с природою, право, труд напрасный:

Можно ль перед девушкой вид хранить бесстрастный?
Над душою юноши правила не властны:
Он воспламеняется формою прекрасной.

Кто не вспыхнет пламенем средь горящей серы?

Сыщутся ли в Павии чистоты примеры?
Там лицо, и пальчики, и глаза Венеры
Соблазняют юношей красотой без меры. /f. 242C/

Ипполита[379]

в Павии только поселите –Мигом все изменится в этом Ипполите:
Башни Добродетели там вы не ищите –
В ложницу Венерину все приводят нити.

Во-вторых, горячкою мучим я игорной;

Часто ей обязан я наготой позорной.
Но тогда незябнущий дух мой необорный
Мне внушает лучшие из стихов бесспорно.

В-третьих, в кабаке сидеть и доселе было

И дотоле будет мне бесконечно мило,
Как увижу на небе ангельские силы
И услышу пенье их над своей могилой.

Да хмельными чарами сердце пламенится:

Дух, вкусивший нектара, воспаряет птицей;
Мне вино кабацкое много слаще мнится
Вин архиепископских, смешанных с водицей.

Да, зовет по-разному к делу нас природа:

Для меня кувшин вина – лучшая угода:
Чем мои по кабакам веселей походы,
Тем смелей моя в стихах легкость и свобода.

Но звучит по-разному голос наш природный!

Я вот вовсе не могу сочинять голодный:
Одолеть меня тогда может кто угодно –
Жизнь без мяса и вина для меня бесплодна.

Неучей чуждается стихотворец истый,

От толпы спасается в рощице тенистой,
Бьется, гнется, тужится, правя слог цветистый,
Чтобы выстраданный стих звонкий был и чистый.

В площадном и рыночном задыхаясь гаме,

Стихотворцы впроголодь мучатся годами;
Чтоб создать бессмертный сказ, умирают сами,
Изможденные вконец горькими трудами.

От вина хорошего звонче в лире звоны:

Лучше пить и лучше петь – вот мои законы!
Трезвый я едва плету вялый стих и сонный,
А как выпью – резвостью превзойду Назона[380].

Но всегда исполнен я божеского духа:

Он ко мне является, если сыто брюхо.
Но едва нахлынет Вакх в душу, где так сухо, –
Тотчас Феб заводит песнь, дивную для слуха.

В кабаке возьми меня, смерть, а не на ложе! /f. 242d

/Быть к вину поблизости мне всего дороже.
Будет петь и ангелам веселее тоже:
«Над великим пьяницей смилуйся, о Боже!»

Вот, гляди же, вся моя пред тобою скверна,

О которой шепчутся вкруг тебя усердно;
О себе любой из них промолчит, наверно,
Хоть мирские радости любы им безмерно.

Пусть в твоем присутствии, не тая навета,

И словам Господнего следуя завета,
Тот, кто уберег себя от соблазна света,
Бросит камень в бедного школяра-поэта!

Пред тобой покаявшись искренне и гласно,

Изрыгнул отраву я, что была опасна;
Жизни добродетельной ныне жажду страстно:
Одному Юпитеру наше сердце ясно.

С прежними пороками расстаюсь навеки,

Словно новорожденный, поднимаю веки,
Чтоб отныне, вскормленный на здоровом млеке,
Даже память вытравить о былом калеке.

К кельнскому избраннику просьба о прощенье:

За мое раскаянье жду я отпущенья.
Но какое б ни было от него решенье,
Подчиниться будет мне только наслажденье.

Львы, и те к поверженным в прах не без пощады:

Отпустить поверженных львы бывают рады.
Так и вам, правители, уступать бы надо:
Сладостью смягчается даже горечь яда.

(Перевод О. Б. Румера)