Хроника гнусных времен

Произошло какое-то движение, Настя открыла глаза и поняла, что он снял с нее очки. Ей нужно было немедленно сказать ему, чтобы он перестал, что она не может говорить ему «ты», а уж целоваться тем более не может, она даже губы сложила, чтобы все это сказать, но как-то так получилось, что они опять целовались. Очень быстро она позабыла, что хотела ему сказать, обняла руками за шею и вздохнула легонько. Кожа вдруг стала болезненно чувствительной, как будто она слишком долго сидела на солнце. Она провела голой ногой по его ноге и замычала от удовольствия, чувствуя джинсовую шершавость. Он подхватил ее под попку, поднял, прижал к себе, не отрываясь, только теперь она была выше, держала в ладони его затылок и трогала подушечками пальцев густые светлые волосы у него на затылке.

Он откинул голову и посмотрел на нее. Глаза у него были очень внимательные. Насте моментально стало стыдно.

— Ну что? — спросил он. — Теперь легче?

— Что легче? — Господи, хоть бы очки надеть, закрыться от него!

— Легче называть меня на «ты»?

— Не знаю.

— Все дело в твоей кровати, — сказал он серьезно, посмотрел на ее шею, повернул голову, словно примериваясь, и поцеловал, — в присутствии такой кровати думать ни о чем невозможно.

Настя моментально оскорбилась. Только что она мечтала, чтобы он отпустил ее и она могла бы спокойно подумать. Теперь, когда он готов был ее отпустить, ей стало обидно.

— А я думала, что все дело во мне, — пробормотала она и, взявшись за его руки, попыталась расцепить их, — я, наверное, ошибалась. Пусти меня, Кирилл.

Он встряхнул ее, как мешок с мукой, и не отпустил.

— Как ты думаешь, если мы запрем дверь и выйдем отсюда завтра утром, это будет очень неприлично? Или сойдет?

Красный цвет полыхнул и затопил ее.

— Ты что? — прошипела она. — С ума сошел?

— Конечно, сошел, — сказал он уверенно, — разве нормальный человек может вместо Дублина поехать в Петергоф искать убийцу бабушки? Разве нормальный человек станет…

— Перестань, — попросила она, — я не могу тебя слушать.

— Я сам себя не могу слушать, — признался он.

— Я тебя боюсь, — сказала Настя. Ей хотелось потрогать его волосы, и она осторожно потрогала.

— Я тебя тоже боюсь. — Он разжал руки, и она съехала по нему на пол.

Откинув легкую штору, он по-хозяйски открыл дверь и вышел на маленький круглый балкончик. Прямо перед ним была макушка голубой елки, и Кирилл осторожно подержался за нее рукой.

Нужно успокоиться. Ему тридцать два года, и он контролирует ситуацию.

Ничего не получалось.

— Когда приедут твои родители и… тетя Александра?

— К вечеру.

Он посмотрел на свою ладонь. На ней остался липкий след. Он понюхал — ладонь пахла смолой.

Он шагнул в комнату и прикрыл за собой дверь.

— Ты мне потом покажешь фен? Ты мне просто скажи, где он лежит, и я посмотрю. Хорошо?

— Хорошо. Ты знаешь, — сказала она решительно, — мне кажется, я зря все это сочинила. А, Кирилл? Ну не может такого быть! Мы все любим друг друга, и бабушку все тоже очень любили, по-разному, но любили, даже Муся.

— Почему — даже?

— Ну, Муся же не родственница. И работает недавно.

— У тебя она тоже будет работать?

— Конечно. Я не смогу следить за таким доминой как следует. Может, она не три раза в неделю станет приходить, как к бабушке, а раз или два.

— Откуда у твоей бабушки были деньги? Дед ведь давно умер, правильно?

— Правильно. Его посадили в сорок девятом, выпустили в пятьдесят четвертом, и, по-моему, в пятьдесят шестом он умер.

— Она работала?

— Она работала, как все интеллигентные женщины при обеспеченных мужьях. Научным сотрудником в Русском музее. — Настя улыбнулась. — Она любила свою работу. Диссертацию защитила, статьи писала. Одна ее статья даже включена во французский путеводитель по Санкт-Петербургу. Она очень гордилась.

— На домработницу и машину никак не хватит, — сказал Кирилл задумчиво.

— Наверное, что-то осталось от деда. — Настя умоляюще посмотрела на него, как будто просила немедленно согласиться, что деньги остались от деда, и ее драгоценная бабушка просто тратила их.

— Насть, — спросил он нетерпеливо, — что это были за деньги, если их хватило на сорок пять лет? Нет, больше! Вряд ли он из тюрьмы вернулся на свою должность, правильно?

Она молча смотрела на него.

— Значит, с сорок девятого года она жила одна. Вернее, с детьми. И все сохранила.

— Что?

— Дом, книги, картины, драгоценности. Это ведь все осталось. На что она жила?

— Я не знаю. Мы никогда об этом не думали. Я помню, что, когда родители предлагали ей денег, она говорила, что ей хватает. Ну, и они перестали предлагать.

— А дед кем был?

— До войны главным инженером Волховстроя. В войну возводил какие-то переправы и понтоны. А после войны здесь, в Питере, электростанцию строил. Потом его посадили, и он, конечно, больше не работал.

Кирилл все нюхал ладонь, пахнущую молодым лесом.

Иногда его оставляли у бабушки до осени. У него болели уши, и школу он пропускал. Потом он стал придумывать про уши, и его все равно оставляли, потому что родителям было недосуг проверять. Братьев и сестер забирали, и они оставались с бабушкой вдвоем.