Хроника гнусных времен

От Питера до Москвы всего семьсот километров. Он терпеть не может большие семьи. Он никогда не рассказывал девицам о своем детстве и ни с кем из них не выпивал на двоих бутылку виски на ковре перед камином.

Он поставил на стол свою кружку, подошел к Насте, которая сосредоточенно смотрела на омлет, собрал в кулак ее волосы и потянул к себе.

— У тебя здесь есть Интернет? Или придется опять в Питер ехать?

— Есть. Дозвониться сложно, но можно попробовать. А что? Тебе нужно работать?

— Я в отпуске не работаю принципиально. — Гладкие волосы у него в ладони скользили и блестели, как будто перетекали между пальцами. — Мне нужно кое-что посмотреть.

— Давай посмотрим, — согласилась она и ловко переложила омлет в коричневую плоскую тарелку. Оглянулась по сторонам и продолжила шепотом:

— Я утром ходила к дальней калитке и нашла в кустах доску. Я думаю, что тебя стукнули именно этой доской. Голова болит?

— Нет.

— Ты врешь.

— Я не вру. Тебе вовсе незачем было таскаться в кусты. Не нужно никому демонстрировать свою осведомленность и заинтересованность.

— Меня никто не видел.

— Я тоже думал, что меня никто не видит, когда сидел в кустах, — возразил Кирилл сухо, — тем не менее по голове получил. Настя, все серьезнее, чем нам кажется. Намного. И еще я думаю, что времени у нас мало.

— Что это значит?

— Тот человек теперь знает, что я за ним слежу. Он может думать, что я засек его случайно, когда курил на балконе, а может считать, что я его выследил. Он начнет действовать решительно, а мы пока не представляем себе, что это будут за действия.

Он доел омлет и налил себе еще кофе. Пожалуй, Настин кофе вполне можно пить, а не только использовать для утопления грешников.

— А Соня что?

— Ничего. Вяжет тете Александре пояс от радикулита. Про ожерелье молчит, как будто его вовсе нет. Владик острил утром, но папа велел ему заткнуться.

— Заткнуться? — переспросил Кирилл.

— Ну… не совсем заткнуться, но он сказал, чтобы Владик от нее отстал. Он и отстал.

— Насть, — спросил Кирилл, — а что за истории о том, будто бабушка отравила деда, чтобы закрутить роман с Яковом? Откуда Владик вообще это взял?

Это что, когда-то обсуждалось или кто-то вспоминал? Он же не мог просто так придумать?

— Не было никакого романа! — ответила Настя сердито. Вскочила и помешала варенье длинной деревянной ложкой. — Конечно, он все придумал! Он все время врет и выдумывает.

— Что он врет и выдумывает?

— Все! Как-то выдумал, что на работе у них была лотерея и он выиграл машину. Конечно, никакую машину он не выиграл, а все придумал.

— Зачем?

— Я не знаю! Наверное, ему это нравится. И про бабушку с Яковом он тоже все придумал. Я помню, когда мы были маленькие, бабушка рассказывала нам, какой он был герой на войне и все такое. Про деда она никогда не рассказывала. И еще она говорила про ту девочку, которая у нас жила, что мы не должны ее обижать, она нам почти что родственница и жизнь у нее очень трудная.

— Про внучку Якова?

— Ну да. Никто теперь даже не помнит, как ее звали.

— А почему у них была трудная жизнь? Разве у твоей бабушки с двумя детьми жизнь была легче?

Настя достала из пузатого буфета синее блюдце и стала снимать пенки с варенья, иногда останавливаясь и постукивая ложкой.

— Не знаю, Кирилл. Ты задаешь вопросы, которые никогда не приходили мне в голову. Она не жаловалась на жизнь. И не рассказывала никаких историй, знаешь, про блокаду, про голод, хотя она все это пережила и в блокаду потеряла всю семью. Они в Александре-Невской лавре похоронены. Прадед, прабабушка и бабушкин братик, ему всего лет десять было, когда он умер. Бабушка как-то выжила. А тетю Александру накануне войны увезла к себе в Сибирь другая прабабушка. Ей тогда годик был или около того. Она маленькая сильно болела, решили, что ей климат не подходит, и увезли. И она осталась жива. И бабушка осталась жива. Когда бабушка вышла замуж, Александра стала жить с ней и с дедом.

— Черт побери, — сказал Кирилл, — выходит, детей было не двое, а трое?

Настя печально посмотрела на него:

— Ну да.

— А почему они ссорились? Твоя бабушка и тетя Александра?

— Тетя считала, что бабушка живет как-то слишком легко. Бабушка и вправду никогда не грустила, не носила темных платков и довоенных платьев. У папы и тети Нины всегда была нянька, а бабушка ездила в Кисловодск, потом купила машину и поехала в Крым, любила одеваться, любила поесть, ничего не боялась. Она говорила, что она свою дань заплатила, больше с нее никто ничего не смеет требовать.

— В каком смысле?

— В смысле деда. Она считала, что у нее забрали самого дорогого человека — мужа. Ты знаешь, по-моему, она его очень любила. Он умер, когда ей было двадцать девять лет. Как мне. Замуж она больше никогда не выходила, и романов у нее никаких не было. Она говорила, что эта часть жизни перестала ее интересовать, когда не стало деда.

— Он был намного старше?

— Не очень. Лет на десять.

— А Яков?

— Что Яков?

— Ты что-нибудь знаешь про его семью, про его дочь… как ее? Галя? И почему его книги оказались в шкафу твоей бабушки?

— Какие книги, Кирилл?