Хроника кровавого века – 4. Времена смутные

Непосредственно за продовольствие в Петроградской думе отвечал большевик Алексей Бадаев. Ему удалось направить с южного Урала несколько эшелонов с мукой, и до весны 1918 года большевикам удалось отодвинуть угрозу голода. Ввели строгий учёт при распределении продуктов, то, что не удалось сделать ни царским чиновникам, ни Временному правительству. Мука, хлеб, сахар и другие продукты стали выдаваться по карточкам. Продуктовый паёк был скудным, и кто имел возможность, шел на Сенной рынок. Там у мешочников11 покупали молоко, сливочное масло и мясо. Правда крестьяне деньги Временного правительства («керенки») и царские рубли брали неохотно, а других не было. Потому петербуржцы несли на рынок вещи. За крепдешиновую юбку или габардиновый пиджак давали пять фунтов12 муки, а за книжку «Декамерон» Джованни Боккаччо с картинками, можно было получить фунт сливочного масла. Мир перевернулся, и ценности поменялись: за уникальную гравюру Алексея Зубова с видами Петербурга XVIII века мешочники давали всего три фунта муки, а дешёвый журнал с иллюстрациями эротических гравюр Франца фон Байерса обменивался на два фунта мяса и пять фунтов муки. Люди голодали и выкручивались, как могли, доставая продукты. Мало кого интересовало, что 3 февраля 1918 года народный комиссар иностранных дел Георгий Чичерин в Брест-Литовске подписал сепаратный мир с немцами. Хотя листовки, возвещавшие об этом, расклеили на каждой театральной тумбе Петрограда.

По договору с немцами, Советская Россия теряла четверть территории Российской империи, однако другого выхода не было. Теперь Ленину следовало доказать партии большевиков, всю необходимость заключения Брестского мира. Шестого марта 1918 года в Петрограде собрался VII съезд РКП (б).13 Среди делегатов съезда стала популярна позиция Николая Бухарина, разгорелись ожесточённые споры по поводу Брестского мира. Владимир Ленин доказывая свою позицию, выступал шестнадцать раз. В конце концов, он добился своего, съезд принял его резолюцию, но споры не утихали. Большевикам приходилось свою правоту доказывать союзникам: левым эсерам и анархистам.

Съезд партии большевиков проходил в Таврическом дворце. В буфете вспыхнул ожесточённый спор по поводу Брестского мира. Схлестнулись большевик Эразм Кадомцев и анархист Александр Ге.14

Кадомцев был членом уфимского губернского революционного комитета, и ему следовало возвращаться в Уфу. Александр Ге предложил подвести его на автомобиле до вокзала. Он был членом ВЦИК15 и ему выделили персональный автомобиль. По дороге продолжали спорить о Брестском мире.

– Русскому солдату, прошедшему эту кровавую войну, не может понравиться мир, который сам же Ленин назвал «похабным»! – горячился Александр Ге.

– Война солдату тоже осточертела, – вяло парировал Кадомцев, этот спор надоел ему.

– Сейчас мы это проверим, – улыбнулся Александр Ге. С бритым черепом и крючковатым носом, он был похож на опереточного злодея. Александр Ге велел водителю остановиться. Вылезая из автомобиля, он потянул за руку Кадомцева: – Эразм Самуилович, пойдёмте.

– Куда ещё?!– тот вырвал руку.

– Недалеко, до театральной тумбы, – кивнул Александр Ге.

Кадомцев вздохнул, и вылез из автомобиля. Около театральной тумбы стоял солдат в грязной шинели без погон.

– Товарищ, можно вас на пару слов? – тронул его за рукав Александр Ге. Солдат повернулся.

«Казах что ли?» – глядя на его раскосые глаза, подумал Александр Ге, а вслух сказал:

– Мы поспорили, – он кивнул на Кадомцева, стоящего рядом,– следовало ли нам заключить такой позорный мир с германцем?

– Война рано или поздно должна закончиться, – махнул рукой солдат, и пошёл своей дорогой, оставив в недоумении анархиста.

– Пойдёмте в автомобиль Александр Юльевич, – улыбнулся Кадомцев.

Солдат шёл в том же направлении, в котором двигался автомобиль Александра Ге.

– Странный какой-то, – разглядывая солдата в окно автомобиля, произнёс он.

– Офицер это в солдатской шинели, – усмехнулся Эразм Кадомцев.

– С чего вы взяли?! – оторвался от созерцания улицы Александр Ге.

– Взгляните, как он идёт! – Кадомцев повернулся назад и постучал пальцем по заднему стеклу кабины. – Спина прямая, смотрит вперёд и ногу ставит на всю ступню, словно по плацу марширует.

– А может это унтер-офицер? – не сдавался анархист.

– Нет, это офицер, – покачал головой Кадомцев. Он улыбнулся: – С десятилетнего возраста, семь лет муштры в кадетском корпусе, потом два года юнкерского училища. Привычка маршировать становится второй натурой.