Хроника лишних веков (СИ)

- Господин фельдшер, - приветливо перебил меня Чагин. - Мы с вашим отцом - тезки, да и я вам могут в отцы сгодиться.

- Но позвольте, Аристарх Иванович, - борясь с дурнотой, вымолвил я. -Здесь вы и вправду мне за отца родного... И наконец, всего же десять верст. Если вы полагаете, что из-за вашей ноги вы меня каким-то образом...

- Не дурите, - отмахнулся Чагин. - Вы же догадливы... Да, я остаюсь в России.

- А мне что тогда прикажете? - совсем растерявшись, пролепетал я.

- У вас старики в Риме, и вы у них теперь единственный сын. - Он аккуратно завернул в платок все посторонние патроны. - Это - один приказ. А второй... не приказ, конечно. - Взгляд его смягчился. - Просто обещайте мне выполнить мою последнюю волю.

Я сдался, меня мутило. От страха, от рома, от всего - от ослепительной ясности снега и неба.

- Я даю вам слово...

Чагин достал от сердца плотно заклеенный пакет из пергамента и, протянув мне, сказал:

- Николай Аристархович, окажите любезность: в Риме, как обустроитесь, найдите возможность передать это Т-ской Екатерине Глебовне. Дайте объявление... пусть она сама вас найдет. В этом пакете, чтоб вы знали.

- Господин полковник... - крикнул я ему, как утопающий - человеку, стоящему на берегу спиной...

- Не перебивайте. В этом пакете - двадцать червонцев. Полагаю, теперь она может очень нуждаться. Мой долг и прочее. Передайте, я очень вас прошу. Неспроста же Господь послал мне спутника, стремящегося в Рим во что бы то ни стало.

Все, что мог я сказать ему:

- Слово дворянина.

Как это прекрасно прозвучало в уссурийской тайге!

- ...Если буду жив, - сдуру добавил я, и пафос сразу пропал.

Однако пепельное от щетины лицо Чагина осветилось отеческой улыбкой:

- Вот я и даю вам повод выжить, а не рисковать по пустякам. Вы ведь благородный человек, слово держать станете...

Именно это самое "слово" вдруг разом укрепило меня, изгнало страх, полковник успел изучить мою душу. Но я его атаковал:

- Вся эта сцена, полковник, чересчур красива.

- Но, согласитесь, красиво кончить жизненную драму - тоже не безделица... Радзевич на вашем месте согласился бы с такой постановкой дела.

Чагину не удалось сбить меня с толку.

- Это грех, наконец, - обличил я его.

- Учтено, - отрезал полковник и, приставив револьвер барабаном к плечу, прокатил его до обшлага. - Знаете, что такое?

- Видеть не видел, а слышать слышал, - в том же тоне ответил я. - "Русская рулетка".

- Именно... - кивнул Чагин. - Значит, не самоубийство, а игра. А на игру и суд иной. Смысл лишь в том, чтобы сыграть в нее до конца.

- Вы кого сейчас хотите обмануть, полковник? - Я смело шагнул к нему. - Отдайте мне ваш револьвер.

- Ат-ставить, вольноопределяющийся Арапов! - прорычал полковник.

Я отшатнулся. Дуло глядело мне прямо в лоб.

- И немедленно оставьте меня одного! - сверкнул он стальным взглядом. - По пьесе Радзевича, ваш выход на сцену - через пять минут! Уйдите, говорю вам.

Я растерянно огляделся:

- Куда?

- Куда угодно... - был приказ. - Вон, за елку.

Я повиновался и побрел, утопая по колено и выше. Тени стволов рябили в глазах. Голова слегка кружилась. Потом я заставил себя остановиться и с легкой мыслью "пусть стреляет, не страшно" повернулся к нему.

Полковник же отводил коней в сторону, потом своего привязал к ленчику моего мерина... Закончив, он посмотрел на меня и постоял, опустив руки. Иней на башлыке белым кольцом окружал его голову.

- Николай Аристархович, - дружески обратился он ко мне издалека, - простите мне все...

Нельзя было разрушить жанр в эту минуту - грех:

- Я прощаю вам, Аристарх Иванович, все, что властен простить. И вы мне тоже отпустите...

- Бог простит, Николай Аристархович, - выдыхал он, - и прошу вас: оставьте меня на месте, не трогайте. Я всю жизнь не мог терпеть ям и чтобы лицо закрывало.

- Обещаю, господин полковник, - твердо пообещал я.

- А теперь прощайте, Коля... - и вправду, отпустил он меня.

- Прощайте, Аристарх Иванович, - смирился и я.

- Идите, куда шли.

Я достиг указанной им ели, скрылся, как мог, за стволом.

- И еще прошу вас, - донесся уже из непостижимого далёка голос Чагина, - не смущайте меня, не подглядывайте.

- Не буду! - крикнул я через прощание, с этого света.

За елкой мне вспомнилось, как играл в прятки с отцом... вот он ищет... уже рядом... сейчас найдет... Теперь подступали слезы, а вовсе не радостный страх, какой только и мог быть в ту счастливую пору.

Я прижался лбом к шершавой коре, стиснул зубы. По-новогоднему, по-рождественски пахло хвоей.

И вдруг я услышал шепот Чагина, который никак не должен был слышать. Казалось, он подошел и шепчет рядом.

- Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей...

Раздался звонкий щелчок. Фыркнули кони. В чистейшем и звонком воздухе казалось, что все рядом - и Чагин, и кони...

Вечность проходила стремительно.

- ...Отврати лице Твое от грех моих... - ровно правил он пятидесятый псалом.

Щелкнуло опять - у меня в ушах зазвенело.

Я до боли втиснулся лбом в колкую еловую кору, не вытерпел, запечатал уши ладонями.

Все равно все было слышно, как на последнем суде:

- ...сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит...