Хроника любви и смерти

Оглянувшись, они увидели, что Желябов походкою пьяного приближается к ним. Подойдя, он осторожно вынул детонатор и отбросил его далеко в сторону. Раздался хлопок, точно кто-то раздавил надутый бумажный пакет.

   — Ну что, Андрей, что ты скажешь? — допытывалась она, схватив его за руку.

   — Не знаю, чертовщина какая-то! — досадливо отмахнулся он. — Право, ничего не могу понять. Вроде бы всё было сделано точно так, как наставлял меня Кибальчич. Я, конечно, не техник, но в таких простейших вещах разбираюсь. Очень странная история...

   — Упустить такую возможность, — продолжала пилить его Аня.

   — Будут у нас ещё возможности. Он от нас никуда не уйдёт, — огрызался Желябов. Она понимала, что он расстроен больше всех, что он, руководитель операции, по какому-то недосмотру провалил её.

   — Может, его и в самом деле хранит Бог? — наконец предположила она, выросшая в поповской семье и не чуждавшаяся веры. — Ты гляди, сколько покушений было, а всё мимо.

   — Ах, отстань, тараторишь тут! — раздражённо отмахнулся он. — Бог, Бог, да сам не будь плох. Похоже, я виноват, чего-то там недосмотрел... Разберёмся.

Во всё время, когда они собирались в обратный путь, Желябов был мрачен и молчалив. Его грызло сознание собственной вины. Ясное дело: недосмотрел, не понял, там, в Центре, в Питере разберутся. Корить не станут, зная, что он казнит себя сам. И ещё долго будет казниться, виноватиться. Ибо Желябов был более чем ответственный человек, чья преданность делу «Народной воли» и группе «Свобода или смерть» граничила с самопожертвованием.

   — Досадно, конечно, — встретил их Александр Михайлов, — но что поделаешь — не судьба. Давай разбираться.

Вокруг них собрались все технари. Желябов стал показывать, как он соединил концы проводов.

Так и есть, Андрюша, — в тоне Михайлова слышалась некая сострадательность. — Ошибся ты. Ну да ничего: в Москве царя стерегут Соня Перовская и Ширяев. Уж они-то, надо полагать, не дадут промашки. Конь о четырёх ногах, знаешь ли, и тот спотыкается. Споткнулся и ты.

Но Желябов был безутешен.

Глава тринадцатая БОГОСПАСАЕМЫЙ, БОГОХРАНИМЫЙ...

Боюсь милостей. Время прошло, когда

царская власть могла быть изобретательна

на милости и жаловать по благоусмотрению,

что угодно, кому угодно и за что угодно.

Власть и право сохранились, но взгляд со

стороны другой. Милости прежде принимались

с поклоном, теперь с поклоном и критикою...

Общественное мнение есть теперь и у нас,

но оно не имеет организованной основы

потому именно, что этой основы нет, оно

колобродит и может только мешать, а помогать

и служить не может.

Валуев — из Дневника

— Дом покупают не в одиночку, а при свидетелях, — назидательно говорил Александр Дмитриевич Михайлов, не раз сетовавший, что в организации много Михайловых и что кому-то надо переменять фамилию, и он даже готов это сделать.

Домовладельцем решили сделать Гартмана — у него-то самый солидный вид. Характером он был лёгок: покупать так покупать, готов на всё, лишь бы деньгами ссудили. Партийная касса была тоща, но дело представлялось важным и денег стоило. К тому же Гартман объявил, что умеет торговаться, что стоял за прилавком у деда и вообще у них в семье коммерческий дух был развит.

Отправились вчетвером: Гартман, Перовская — супруга-де, Михайлов и Морозов. Шли улочками, ветвившимися вдоль полотна за Курским вокзалом. Кое-где белели бумажные наклейки: «Сдаётся квартира из четырёх комнат с мебелью...», «Продаётся часть дома...».

   — Часть нас не устраивает, — категорично объявил Михайлов. — Дело слишком серьёзно и должно делаться без помех, за забором и прочно затворенными дверьми.

Первый день вышел холостым — набродились, устали и ничего подходящего не обнаружили: не покупать же двухэтажный кирпичный дом, который через два часа после взрыва придётся бросать. Да и денег таких у них не было.

На второй день вышла удача: покосившийся деревянный домишко под тесовой крышей, совершенная деревенская изба в четыре окошка со ставнями, и железная дорога в полутора десятках саженей. Дешёвка! Продавала его барыня из соседнего весьма капитального дома, дама из светских, тотчас заговорившая с Гартманом по-французски, признавшая в нём своего. Он объяснил, что снимает дом под скорняжную мастерскую, что намерен устроить подвал для хранения товара, который поступает по железной дороге, а это его супруга и компаньоны. Супруга вставила к месту несколько французских фраз, и обе стороны обменялись любезностями.