Хроника любви и смерти

   — ...чтобы выдержать положенный траур. Сказал я тебе об этом потому, что в твоей преданности ко мне я уверен, но хотел бы, чтобы ты также был предан моей жене и детям. И коль, паче чаяния, меня не станет...

   — Ваше величество...

   — ...ты бы не покинул их. Помни, что они самые дорогие для меня существа. Старшие мои дети великие князья и княгини уже на ногах, да их и положение защищает, а Екатерина Михайловна и наши дети будут без меня совсем беззащитны. Так что я надеюсь на тебя, Михаил Тариелович.

   — Ваше величество...

   — Хорошо, хорошо, я верю тебе. А теперь скажи мне вот что... Что там с проектом реформ? Мне Константин Николаевич говорил, ты высказывал любопытные суждения. Через три дня возвращается наследник, я хочу, чтоб мы все сошлись и ты рассказал бы о них.

   — Позволено мне спросить Ваше величество, знает ли уже Его императорское высочество о той тайне, которую Ваше величество соблагоизволили доверить мне?

— Ещё нет. Но как только он приедет из Хаапсала...

13 августа 1880 года. Кабинет Александра в Царскосельском дворце.

Наследник стоял у окна, спиной к нему. Вид у него был ошеломлённый. Он смотрел на отца и молчал.

   — Почему ты молчишь, Саша?

   — Я слушаю, па.

   — Я тебе всё сказал.

   — Хорошо, па.

   — Это всё, что ты можешь мне сказать?

   — Я хотел бы поздравить тебя, но... — опять возникла напряжённая пауза. — И я с радостью это сделаю, как только кончится траур. Сделай я это сейчас, когда любое проявление радости неприлично, ты бы сам осудил меня.

   — Да, да, конечно, — поспешил сказать Александр. — Я и не ждал этого, я хотел одного — чтобы ты понял меня вполне.

   — Я понял, па.

   — Ты первый из детей, кому я это сказал. Ты старший, ты мой наследник, и все, естественно, будут равняться на твою позицию. Вот почему... — он не договорил.

   — Я понимаю, па.

   — Я хочу, чтоб вы приняли Катю в нашу семью. Нет, не сейчас, конечно, — позже. Но когда станет возможным, я хочу, чтоб ты знал, что любой выпад против моей жены будет выпад против меня. И скажи это Минни. Я надеюсь, она тоже поймёт меня, и я бы даже хотел, чтобы наши жёны со временем подружились. Они же ровесницы...

В этот же день позже. В апартаментах наследника.

Минни металась по комнате[15] и кричала:

— Нет, нет, никогда, я умру лучше... Нет, нет, это невозможно! После твоей матушки, которая была так добра ко мне... Как же можно подумать, что я смогу принять к сердцу эту... Зачем ты не сказал отцу, что это невозможно?! Зачем дал ему надежду?

   — Минни, Минни, успокойся.

   — Я никогда не подойду к ней, не подам руки, не приму её, не позволю моим детям видеться с ней...

   — Минни, да перестань же... Ну что мне всё это говоришь, словно я её лучший друг. Мне также трудно будет видеть её, говорить с ней, помня, что она столько лет вытесняла мама... Это ужасно. Я когда думаю об этом, о том, как это противно Богу, я не понимаю, как па мог делать это, и не год, не два — много лет, изо дня в день, у меня в голове это не укладывается и в сердце, и всё протестует внутри, но, Минни, это мой отец и это Государь, а я всего лишь его сын, и не забудь — который должен наследовать. И если я пойду против его воли...

   — Этого не может быть!

   — Так бывало. Вспомни моего дедушку. Он был ведь не старшим сыном.

   — То, что ты говоришь, это ужасно.

   — Минни, мы не частные люди, и наши поступки мы обязаны соизмерять не с личными чувствами, но с интересами династии. Я говорю не только о нас, но и о наших детях. Поэтому я прошу тебя: здесь, со мной, ты можешь говорить, что угодно, и я пойму тебя вполне, но там, при па или при ней...

   — Я не смогу, я не хочу...

   — А императрицей быть — хочешь?

30 июля 1880 года. Набережная Фонтанки.

У парапета, глядя на воду, стояли двое — генерал и штатский. Со спины они походили на двух беспечных гуляк.

   — А где наш маленький друг? — спросил штатский. — Он по-прежнему под чужим паспортом живёт?

   — Естественно, — ответил генерал.

   — А он догадывается, что мы знаем об этом?

   — Думаю, что нет. Мы не давали повода.

   — И он по-прежнему играет?

   — Да.

   — И проигрывает?

   — Увы. Или, может, к счастью — для нас.

   — Долги отдаёт?

   — Иногда.

   — Откуда у него средства?

   — Возможно, ему раньше помогала Варвара Игнатьевна.

   — Так их роман прервался?

   — Во всяком случае, он там теперь не бывает.

   — Может, они встречаются где-то в ином месте?

   — Мы знаем все перемещения мадемуазель Шебеко. К брату. К сестре Екатерины Михайловны. И всё. Так что... А в какой связи, позвольте спросить, граф, вы снова заинтересовались нашим маленьким другом, как вы его изволили назвать?

   — В той связи, генерал, что он теперь может стать весьма перспективной фигурой в нашей игре.

   — А что изменилось?

   — Что изменилось? Многое изменилось, генерал. И ещё больше изменится.

   — В его судьбе или...

   — В его — возможно. А в нашей с вами — определённо.

   — Вы говорите загадками, граф.

   — Из вашего поведения я делаю вывод, что вы ещё не осведомлены о последнем событии.

   — Каком?