Хроника Ливонии

Рассказ в Хронике ведется на погодной хронологической канве; связь событий в изложении почти всегда определяется простой последовательностью их; мотивы действий и причины происходящего, сообщаемые автором, носят совершенно внешний характер, а иногда кажутся чисто фразеологическими склейками отдельных сюжетов[122]. Надо всем господствует религиозная точка зрения. Предмет Хроники, по Генриху, не история жестокой колонизации Прибалтики немцами, а история "обращения язычников к вере Иисуса Христа"[123]. Написана она "во славу господа нашего Иисуса Христа, а также возлюбленной его матери, ибо ей посвящены все эти вновь обращенные земли". Ливония, "земля пресвятой девы", пользуется ее особым покровительством: враги не просто терпят поражения и неудачи, а несут божеское наказание за покушения против богоматери[124]. Бог неизменно поддерживает "своих". Он сражается за них и дает победу. Неудачи, поражения и потери посылаются на христиан богом же, как "испытания". Только по божьему внушению, а не из страха войны враги приходят просить мира (V.3). Владимир, князь полоцкий, "по внушению божьему", вдруг отказывается от своих требований и т. д. и т. п. В числе прочих стилистических шаблонов Хроники "богословие" занимает первое место и не даром: этот шаблон наиболее близок мировоззрению автора.

Служение богу и католичеству, в чем бы оно ни состояло, в глазах Генриха — подвиг, а противодействие — достойно суровой кары. Зеленая Вирония, прекрасная и богатая страна (XXIII.7) жестоко разгромлена немцами, Гервен обращен в пустыню, разорена вся Эстония; "деревня Каретэн была тогда очень красива, велика и многолюдна, как и все деревни в Гервене, да и по всей Эстонии, но наши (говорит хронист) не раз опустошали и сжигали их" (XV.7); тысячи людей беспощадно избиты, кто задушен дымом в пещерах, кто сожжен заживо, кто затоптан тяжелыми конями меченосцев; женщины и дети в рабстве — и все это — благо, не вызывающее не только сомнений, но и минутного раздумья; это — подвиг, за который воздается честь людям, "стеной стоящим за дом божий", и благодарность богу. Наоборот, на стороне "язычников — не мужественная борьба за свободу и независимость родной земли, не героизм сражающегося народа[125], а "заблуждение", "упорство", "вероломство" и "коварство".

Автор Хроники — верующий католик и с луп церкви. Он вполне искренно и, как историк, наивно не только признает и оправдывает, но, в духе своего времени, панегирически прославляет все жестокости, притеснения и несправедливости, совершаемые именем Христа и церкви для того, чтобы "неверные стали верными", "познали Христа", приняли на себя "права христианства" и "богом установленную десятину".

Но Генрих не только католик. Он — немец; вероятнее всего, немец и по происхождению, но во всяком случае немец по ориентации и по мировоззрению.

Г. Гильдебранд считал, что в Генрихе сильнее чувствуется священник, чем немец; что Генрих беспристрастно относится к другим, даже враждебным национальностям; что если он и бывает суров, то лишь в отзывах о врагах христианства, а не о противниках немцев; что пристрастность в национальном вопросе можно заметить у него лишь по отношению к лэттам, и то в положительном смысле: он не мог быть равнодушен или холоден к своим "духовным детям".

С этой оценкой трудно согласиться, как трудно и разделить у Генриха церковное и немецкое. Его герои — христианские завоеватели[126], но в действительной жизни перед ним были не какие-то условные "христиане", а живые и вполне реальные немцы, то дипломаты (как епископ Альберт), то церковники, то в большинстве пришлые авантюристы-кондотьеры, жадные на добычу. "Наши" для Генриха это — немцы. "Христиане" — не что иное, как своего рода идеологически оправдывающий эпитет завоевателей- немцев.

То, что автор Хроники далеко не беспристрастен в национальных оценках, очевидно уже из сказанного выше о его "христианской" позиции. Добавим еще кое-что.