Хроника моей жизни

Возвратившись к Якиманскому причетнику, оказавшемуся моим товарищем по Шуйскому училищу, я приглашен был им на ночлег, так как это было вечером. Тут я начал рассуждать, что мне остается делать: идти к родным совестно, да и неблагонадежно; в Горицах не будут рады, а в Иванове родные сами не изобилуют средствами к жизни. К счастью, я вспомнил, что где-то невдалеке от Шуи живет помещик Лазарев-Станищев, у которого я назад тому года два учил во Владимире детей. Оказалось, что деревня Иваньково, принадлежащая этому помещику, находится от села Якиманского верстах в 10–12-ти. На другой день, вставши утром, я поспешил отправиться в Иваньково как бы в обетованную землю; путь свой я держал не по большой дороге, где пришлось бы сделать несколько лишних верст, а прямо, по полям и лугам, и едва не прошел мимо вожделенной цели; но, оглянувшись нечаянно, увидел новый барский дом и, подошедши к нему, узнал, что это именно дом помещика Лазарева-Станищева. Вошедши в людскую избу, наскоро переоделся, нарядившись в ту самую суконную пару, которую я сделал на деньги, заработанные уроками у этого же барина. Когда доложили о мне барину, он с радостию принял меня как близкого родного; чрезвычайно обрадовались мне и дети его. Когда в беседе речь зашла о том, кто учит детей, оказалось, что учит диакон соседнего села Дроздова, мой сверстник по училищу, исключенный из высшего отделения Шуйского училища. Его учительством были очень недовольны, но заменить его было некем. Когда я предложил барину свои услуги, он с изумлением спросил меня: «Неужели возможно?» – «За тем я пришел к Вам», – был мой ответ. Семейная при сем радость была неописанна. Итак, решено, что я остаюсь в доме моих старых знакомых в качестве домашнего учителя. На меня возложена обязанность учить разным наукам четверых детей – трех девочек и одного мальчика; уроки должны продолжаться по четыре часа до обеда и по два после обеда. Жалованья назначено мне по 10-ти рублей ассигнациями (около 3-х рублей 15-ти копеек серебром) в месяц.

Таким образом, с первых чисел октября 1840 года началась для меня новая жизнь. Мне назначили в мезонине особую чистенькую комнатку с двумя окнами, обращенными к березовой роще. Семейство помещика состояло из шести душ детей, но жены в живых уже не было; он был вдов. У него была порядочная библиотека, всегда открытая для меня. В ней, между прочим, была и История Карамзина, необходимая для меня при преподавании Русской истории…

Верстах в двух от деревни была приходская церковь в селе Китове. Мы каждое воскресенье и каждый праздник ездили туда к обедне, и барин читал Апостол, а я говорил поучения, большою частью по печатной книге, а иногда сочинял и свои. После обедни почти всегда заходили на пирог в дом тамошней помещицы Жуковой – родной племянницы Лазарева-Станищева; а к обеду, или на вечер, она приезжала в Иваньково с мужем, отставным капитаном.

Материальные средства моего барина были очень ограниченны, и он вел жизнь очень простую, без всякой роскоши, а это мне и нравилось. В среде такого небогатого семейства я чувствовал себя совершенно свободно, и ко мне относились как к близкому, родному.

Но как ни спокойно мне было в этом добром семействе, а я все-таки был озабочен мыслию о дальнейшем более прочном устройстве своей судьбы. Поэтому я писал во Владимир к одному из своих товарищей, Гавриилу Добровольскому, который поместился на время в архиерейском Рождественском монастыре в качестве послушника, и просил его извещать меня о праздных священнических местах.

Рождественские праздники мирно провел я в деревне. Там же встретил и новый, 1841 год.

1841 год

В июле 1841 года я определен был на должность смотрителя семинарской больницы. Обязанности мои состояли в наблюдении за порядком в больнице, преимущественно в хозяйственном отношении; мне ежемесячно выдавалась экономом семинарии на расходы небольшая сумма, в которой я должен был давать ему отчет. Но мои отчеты не всегда заслуживали одобрение эконома, моего родича. Однажды я представил ему счет издержанных мною денег по случаю погребения умершего ученика. В этом счете значилось в расходе 4 рубля с копейками ассигнациями. Взглянувши в этот счет, он сильно выбранил меня, сказав: «Разве можно представлять такие счета?» – «А какие же?» – возразил я ему. – «Да тут нужно было записать в расход по крайней мере 15-ть рублей». – «Предоставляю уже это Вам», – был мой ответ. Из этого я понял, что значит быть экономом семинарии.

По должности смотрителя больницы – сколько бы, вы думали, получал я жалованья? Два рубля серебром в месяц. Правда, при этом я имел, кроме квартиры, казенный стол.

Но Ф. Г. Беляев, сверх должности смотрителя, передал мне свои уроки, которые он имел в разных домах и которые мне доставляли более тридцати рублей ассигнациями (около 10-ти рублей серебром) в месяц.