Хроника одного падения…

Михаил промолчал. Что с ней спорить? Одно на уме, — работа да деньги. Неугомонная, блин… Ни себе покоя не даёт, ни ему. А то, что сыну нужно решить массу проблем творческого плана, матери, «привыкшей» ксенсомоторной — не интеллектуальной, — деятельности, ей оного, никогда не понять. «Кому твои умствования нужны, денег ведь, за это не платят!» — главный аргумент воинствующего обывателя, в лице самого близкого человека.

Михаил выключил на кухне свет, прошел в смежную комнату за стол. «Вот, и вышел труд моей жизни… Пускай «самиздатом», но вышел. Сам от себя не ожидал, что такое может случиться! Правда, хоть и раздал его «ведущим представителям» школы Берлина, но ждать какого-то понимания поднятой проблематики, увы, не приходится. В их руках, по сути, монополия на право определять, что есть наука, а что нет; будешь ли принят в «цеховую» корпорацию или не будешь… Захватили бездари власть и, с «официальных» позиций, такую чушь городят, что остается только удивляться. А ведь они кандидаты, доктора наук…».

За окном, опять послышались, переливчатые завывания одинокого «артиста».

«В сущности, и я ведь одинок, — в том числе, в своих взглядах, мировоззрении. Пришел тогда, к самому Мяткину, профессору, да и заявляю без всяких околичностей: «Николай Иванович, индивидуальность — это и есть генотип, следовательно, никакой социальной личности нет, а только видоспецифический темперамент. Мы имеем дело с человеческим животным, а общество представляет собой, гигантскую популяцию особей, действующих, по сути, в соответствии с биогенетическими законами…».

Ох, и разнервничался старик! «Дак социальное, социальное-то, куда дел?! Выходит, все, кто тебя окружают, звери?! Смотри, брат, — ответить ведь, можешь за эдакие-то слова!..».

Михаил и сам, до конца, не верил свалившемуся на него, однажды, «открытию», перевернувшему жизнь.

А как же наука, искусство, мораль, вообще, культура? Здесь уж, явно нет места, «ничему такому», биологическому! Но это, увы, иллюзия. Люди, — порой, даже великие умы человечества, — так, до сих пор, и остаются в величайшем заблуждении, относительно себя! К чертовой матери, летят нагромождения жуткого человеческого невежества, хотя бы в лице, той же, религии, если посмотреть со стороны, с позиций биологии, объективно! Впрочем, имеет ли смысл, доказывать что-то конституционально глупым, с их «единственно правильным» миропониманием. О, жалкие слепцы!

По окнам застучал дождь. Парило весь день, и только сейчас, как прорвало. Ливень усиливался. Над домом так грохотало, что дрожали стёкла в рамах. Пёс Султан вскочил, перепуганный, со своего места и, теперь, жался к ногам Михаила. Проснулась мать.

«Ну и льёт! Бог, видать, на меня «прогневался». Еретиков раньше жгли на кострах; Сталин и Гитлер расстреливали; в «застой» их депортировали, сажали в «психушки». А сейчас, в годы «демократии», как с ними обходятся? Хотя, что я могу поделать… Правда, когда-то должна, всё ж таки, восторжествовать!» — он выключил свет и долго еще ворочался в постели, под аккомпанемент разыгравшейся грозы, перелистывая, как страницы книги, вчерашние вехи своей, в принципе, неудавшейся жизни…

Глава 1

1

— Сашка, давай-ка перестанем пока играть. Пойдем, покурим. Бери карандаш… — Михаил с пятилетним мальчонкой, вышел на лестничную площадку, прикурил сигарету. Сашка, подражая ему, держа в двух пальцах карандаш, «затянулся» и «выпустил дым», как большой.

«Копия ведь я… — Михаил незаметно разглядывал сына. — Те же глаза, губы, нос… А темперамент Герцогини, матери. И вот ведь, незадача — не могу ему признаться, кто я на самом деле. И Сашка не подозревает… Он, кстати, Александр Сергеевич, не Михайлович… Совсем, как Пушкин. А отец — просто дядя Миша…».

— Дядя Миша, а у тебя дети есть?

— Нет, Саша. Пока не получилось.

— А почему ходишь к маме? К ней дядя Вова ходил, и дядя Лёня, а она, всё равно, не женится…

— Правильно говорят — замуж не выходит. Тебе, кто из них больше нравится?

— Ты…

Ну, как ребёнку объяснишь, что с Герцогиней, его «мамой», Михаил давно уже, не сошелся взглядами на жизнь, и не хочет попадать под властный «каблук». Ну, не нужна она, — истаскавшаяся, самовлюблённая баба, которая, при явном рабоче-крестьянском происхождении, высказывает претензии «великосветской дамы». Одного только, отношения Светки к мужикам («быть, как за каменной стеной») Михаилу, по горло, хватило…

А «Герцогиней», её прозвал бывший муж, не выдержавший страстного истероидного напора женушки. Пошли они, как-то, в магазин верхней одежды, и Светка там, показала себя во всём своём «блеске». Это ей не нравится, а это «нынче не модно». Фи! Какой жалкий ассортимент! Так продавщица и сказала: «Подумаешь, герцогиня выискалась!». С тех пор, прозвище за Светкой и осталось.

— Мужчины! Хватит курить. Идите чай пить! — позвала бабушка.

Уселись за стол. Герцогиня, — манерно положив ногу на ногу так, что, в разрезе халата, обнажилось бедро, — кривила нижнюю губку.