Хроника одного падения…

Через пару часов, дым в кабинете стоял коромыслом. Шаров, во всю, уже лапал разомлевшую, от выпитого, Таню. Никитский, со знанием дела, — «уламывал» подругу.

— Гад ты, всё-таки, Виталик! — ни с того ни с сего, вспылил Михаил и, подойдя к Шарову, врезал ему в челюсть.

— Че, дурак, приревновал?! — вскочил, как ошпаренный, оскорблённый Виталий и схватил за грудки — Получи-ка, сволочина пьяная!

Град ударов посыпался на перепившего обидчика. Оба, в борьбе, повалились на пол. Таня завизжала. Никитский бросился разнимать драчунов.

— Тихо вы! Сюда ведь, придти могут в любое время!

Но в дверь уже стучали. Быстро вскочили и, кое-как, навели порядок на столе.

— А, да это Вовка Березин, фотокор! Да не один, а с «пузырём»! Входи, входи!

Обиды, тут же, были забыты, и в компанию, влился еще один местный бухарик.

Вовка на «Никон» стал снимать развеселившихся дам. Виталик и Михаил полюбовно «поделили» Таню. Никитский рассказывал пикантный анекдот…

4

На душе был чудесный подъем. Когда Михаил шел к своему наставнику, всегда его, при этом, охватывало нетерпеливо-радостное возбуждение. Как будто, что-то трепетно-святое, ждало в небольшой двухкомнатной квартирке старой «хрущевки». Еще бы! Борис Борисович ведь, кандидат психологических наук старой закалки, известный в городе ученый, а знания этого сверхчеловека — неисчерпаемы…

Вот, и остановка. Троллейбус сделал осадку, лязгнули дверцы. Михаил, быстрым шагом, двинулся, по асфальтированной дорожке, к дому № 7. Поднялся на второй этаж. Обшарпанную дверь, открыл сын Николаева.

— Отец дома?

— Вышел, но скоро придёт. Подождёте?

Он прошел в тесную прихожую, а затем, в маленькую неопрятную кухню, где, в течение уже нескольких лет, проходили их, с Борисом Борисычем, встречи и обсуждались самые различные проблемы.

Через некоторое время, прибыл сам «сверхчеловек». Сразу видно — с тяжкого похмелья: волосы всколочены, лицо обрюзгло, небрито, дыхание прерывисто. Борис Борисыч поставил на стол поллитровку, какого-то, дрянного яблочного вина.

— Будете?

— Да нет, вам оно намного нужнее…

— И то верно.

Николаев ловко сорвал пробку и, в один миг, вылил всё содержимое бутылки в горло. Смачно крякнул: «Счас дойдет…», и уселся за стол, явно ошарашенный первичным эффектом. Обычное добродушие вернулось к нему.

— Ну вот. Теперь можно, и поговорить… У вас, какие-то новые мысли возникли, относительно Берлинского труда?

— Да. В прошлый раз, мы пытались разрешить проблему наследственной изменчивости типов нервной системы.

— И вы, всерьёз полагаете, что развитие типа в онтогенезе разновероятно?

— Исходно варианты, того или иного, развития равновероятны, но тем не менее, генотип, например, тревожный, либо остаётся тем же, одним и тем же генотипом, либо видоизменяется под влиянием среды, оставаясь тем же конституциональным типом.

— Я что-то не пойму. Хотя, знаете, может, вы и правы… Михаил, можно попросить об одном одолжении? — внезапно, прервал нить «научной беседы» Борис Борисыч.

— Деньги?

— Да, если можно. Чувствую, что не поправился я. Давайте приобретём что-нибудь, да и посидим, где-нибудь, на травке. И поговорим, конечно… Согласны?

Вышли к ближайшему гастроному. Взяли водки, пристроились на лежащее бревно, неподалёку. Наклонившись, грузный Борис Борисыч, кряхтя, сам разлил «бодягу» по полиэтиленовым стаканчикам. По доброте душевной, плеснул еще и, скромно подошедшему, ханыге.

— А вы к докторской, не пытались приступить? — спросил Михаил, после нескольких возлияний.

— Представьте себе такую ситуацию… — уже заплетающимся языком, начал «экс-кандидат» наук. — Идёте вы по узкому-узкому коридору и хотите, куда-нибудь, свернуть. А не можете. Коридор держит крепко-накрепко и ведёт к какой-то катастрофе… И потом, ведь психология, наука, не самое главное в жизни.

— Как так не главное? В этом, по-моему, весь смысл.

— Я тоже, раньше так думал. А потом, сказал себе: «Сколько можно лизать задницу этой науке и, при оном, не получать никакой отдачи?». Взять, к примеру, нашего Клеймана. Ведь он, только, и читает узкоспециальные монографии да статьи. И всё! Даже никакой беллетристики, для души, себе не позволяет. Ну, станет доктором. Доктором же и помрёт, так ничего и, не уяснив в жизни. Кукует один — ни жены, ни детей… Короче: свихнулся на своей психологии. А ведь, всё из-за желания как-то отличиться, выдвинуться, заслужить одобрение, почитание…

Николаев, сморщившись, бахнул еще одну стопку.

— Неужели, в этом смысл нашей жизни? Неужели мы — жалкие животные, стремящиеся, во что бы то ни стало, подняться над себе подобными, ощутить превосходство, власть над ними?.. Вы у меня, Миша, самый умный ученик. Сомов еще был, да в психушке оказался… А в теории Берлина, так, до сих пор никто, — в том числе, и Мяткин, — ничего не понимает. Вы, соискатель, даже больше них, имеющих научные звания, знаете. Честно сказать, сильно надеюсь на вас… Но, согласитесь, гениальный, всё же, человек был Берлин!..