Хроника Рая

Эта внезапность сознания – в нашей доле и участи (если взаправду) и нет ничего… Эта свобода его быть никем. Но и это тоже слова. Его любили две чудные женщины. Сколько света, то есть немного – полоска, капля. Сколько Страдания – не его, конечно же, он не дорос, да и не выдержать ему… Сколько Страдания, Вины, Не-раз-ре-ши-мо-сти. Достиг ли он – он-Лоттер того, ради чего только и жил (если стилем) – в общем, да… пусть это не принесло ни удовлетворения, ни покоя – пусть… Его предназначение – кануть. (Хорошо, что он знает.) Что ж, теперь можно и без следа.

Этот внезапный, обрывающий внутренности страх смерти в ночи. И высвобождение – сознание высвобождения, потому как страх, но не смерть. Этот пульс. Этот пот. Эта ночь – ее душная туша. Липкий вяжущий вкус собственной гортани. Столько усилий, чтобы заснуть и счастье проснуться сейчас. Надо будет сказать Мееру, что это за рай такой, если боишься смерти.

А если б и вправду сейчас? Он пожалуй что не готов. Хоть сто раз говорил, что «наелся жизнью». Смерть. Собрать себя пред ее лицом. А вдруг вот застанет на ерунде какой-нибудь, на кривлянии, позе… На чем-то таком твоем промежуточном, но терпимом с поправками: «это всё так», «ненадолго», «пока что». С чем он подойдет к ней? Он-Прокофьев?! Успокоиться бы на чем-то посильном и честном. А должен вот превозмочь… глубину жизни (примерно так), позади вот оставить должен много чего такого, что его превосходит безжалостно, неимоверно… За-ради? Чистоты мысли (?) немыслимости Бытия (?) истечения света из ничего (?)

Разве кто-то сказал, что это вообще усилие вверх ?! А он вот должен… и понимает сам, что это его «вопрошание» риторично… Знание жизни и знание смерти – это тоже лишь фраза. Вот течешь, как песок, между собственных пальцев – так и надо тебе, в смысле, ничего большего не заслужил.

Пре-о-доление абсолюта, даже если его и нет… Пусть это не добавляет ни к смерти, ни к жизни, не разгонит той муторности Бытия… пускай.

Дождь в полдень, порывистый, бурный. Лехтман спрятался под тентом, под этим зонтиком, что возмущенно хлопал крыльями над самым теменем. Две девчонки, наверно, студентки, хотели прорваться к машине, да какое! бежали со смехом обратно, под соседний, справа от Лехтмана, зонтик. Радовались дождю, приключению, юности.

Лехтман сейчас вдруг о том, что вот Жизнь и Смерть – как они грандиозны и как незначимы. И не мы освобождаемся от судьбы, но судьба отпускает нас. А жизнь состоит, как правило, из лямки всегдашней, случайного счастья, боли и смерти. А то – последнее – оно не сбылось (в мире? в бытии? вообще в метафизике?) – не должно? не смогло сбыться?!

«Не сбылось» – это, может быть, глубже – глубже ли, выше рождения и смерти и Бога… ужаснее, может… (и что здесь значат все его ахи и охи насчет «жизни-и-смерти»!) Жить этим? И с этим так умирать? Он, на самом-то деле(!) не пробовал. Он, на самом-то деле, не понял как вот все же свободно Бытие… от самого себя?! – он не знал, и отсюда и были проблемы с дыханием… Пусть сил на все это уже вот и нет. И, прежде всего, на такую свободу.