Хроника Рая

Промозглая ночь осени растекается по

оспянóму лицу асфальта.

Пятна мазута, солярки преломляют свет фонарей

по спектру

радуги тускловатой. Пространство

состоит из одних лишь углов

бесчисленных острых. Ветер

ищет створку, ставню, раму,

отставшую жесть пространства,

дабы

раскачивать

всё не найдет.

Прутья, ветки как

доказательство ненадобности листьев. Вещь

указует на

занудность, прямолинейность

всякой мысли о вещи. Вес

всего, что имеет хоть сколько-то веса,

помножен на темень

и исключает вообще движенье…

Только лишь по мерцанью огней вдалеке, на трассе

вспоминаешь про звезды.

По столбцам и шашечкам окон,

скорее всего, про счастье.

По удлиненности донельз я пейзажа

про то, что отсутствие

человека в пейзаже добавляет больше,

чем вся полнота хода жизни, течения времени и тэ дэ,

не отменяя тени.

Небо бросило было несколько пригоршней

дождя,

его крупных зерен

тебе в лицо,

но отвлеклось. Снова мелкая морось. С утра не хватило

ума взять зонтик, понадеясь на плащ. Пересекаешь трассу,

пустую, впрочем,

желтый глаз семафора уставился так,

будто взаправду

глядит в никуда.

Ты не взбаламутил материи воздуха,

не добился эха,

не сократил расстоянья

от А до B. Если и есть

сейчас вот сухое что – это как раз твой мозг

и мысли вполне под стать:

истина, вечность ли, смысл – всё достояние дня,

не более.

В эту ночь обрести свободу?!

Суть постичь Мироздания?

Но понимаешь сам.

И деваться, собственно, некуда.

Твой предел не Ничто

(ты, дружок, себе сильно льстишь).

не Ничто и Бытие —

мысль о них

И ты не прорыв высветляющий к …

в усилии неимоверном и безнадежном заведомо,

даже если ты этот прорыв.

Ты – паденье обратно.

От потолка отскочивший мячик,

отскакивающий.

Это надо признать.

А так, чтобы вдребезги, в брызги, в кровь,

почему-то тебе не дано.

Ты живой, но привкус саднящий остался.

В общем, наверно, смешно.

Ты теряешь .

Всё, к чему не пробился.

Всё, что не выхватил за краешек даже,

они обрели .

Вот такая механика,

ладно.

Лишь бы только была.

Дебют твоих полуботинок оказался не слишком.

К утру просохнут,

скорее всего. Почему-то в башку не лезет

даже праздная мысль о себе, хотя пейзаж располагает

к осмысленью прожи/ той жизни.

Будто душа в самом деле знает,

пусть не то, что ее оправдало б,

то, что выше, важней оправдания …

Ты всегда относился к времени без

особого трепета, хотя признавал все его права,

что позволяло тебе рассуждать

о мужестве пред его лицом.

Комизм сей привычной позы,

в общем-то, сам замечал и вот всё же…

Ты вдруг обнаружил, что ночь

не нуждается более в звуке.

Даже ветер – как будто и не было. Но

это не тишина —

нет полноты покоя, хоть какой расслабленности,

только сжатые желваки пейзажа.

Этот дар одиночества.

Всё остальное?

напротив, есть вычитание,

опять же вот, из тебя.

Твоя тяга, может быть, страсть

к абсолюту,

к его невозможности.

У Ничто домогаешься Смысла,

может, еще у Безмолвия.

Эти твои попытки

испытать на излом метафизику —

всё это не очень чистó по корню,

не искупает тебя,

но оборачивается

глотком воздуха,

теплом женщины,

благоговением перед

жизнью-и-смертью,

равнодушием к смерти,

чудным вкусом мороженого в летний полдень,

то есть тем, что есть вообще-то и так,

но если держится ни на чем,

получается безысходнее и взаправду.

И Бытие и Ничто чего-то так никогда и не смогут.

Ты влезаешь в их свары, вникаешь в их счеты,

Воображая себя отважным первопроходцем истины.

Ужас. Абсурд. Безликость.

Непонятно, неважно чьи.

А вот и не вырваться,

Не выкрутиться из-под.

Не перевести дыхания.

Мир, вывихнутый в …

То ли в суть , то ли в это от-сутствие сути ,

в пользу света,

наверное…

О, эти ритмы бытия.

И ритмы, и Свет, и Хаос.

Только, кажется, будто бы ночь отменяет —

она просто изнанка,

принявшая себя самоё за лицо.

Сколько-то есть надежды.

Еще больше привычки.

Всегдашняя доза страдания по пустякам,

хоть какая свобода

от себя самого,

Но навряд-ли от собственных

истин ли, смыслов и проч. – твой примерный

портрет. И не то, чтобы страх,

просто знаешь, не выдержать

жизни. Много, чего не выдержать

из вещей, что попроще,

чем бессмысленность смерти.

В последнее время и занят

по преимуществу тем, что латаешь в стареющем теле

очередную течь.

Но еще не попробовал горя.

Обращающий

всё, что есть и не-есть

в их тождественность —

это и есть человек,

но в полноте Вины,

что само по себе непомерно

для человека.

Любовь, забота.

Все попытки заботы и любви.

Ты, в общем-то, старался.

Но свобода,

что требует гулких пространств,

всё твое низводя до нуля…

Ночь процент начисляет безжалостно на эту твою

бездарность.

Небо за разом раз

совершает свое, положенное,

заведенное навсегда —

не дотягивает до  —

тебе ли вообще узнать —

может, и Небо не знает.

Мы принимаем условием Смысла и Света.

Нам не вернуть небесам.

Ты устал от себя.

Как экран, мельтешащий перед глазами

нулями и палочками,

твой собственный мозг анфас.

Тебе зашептала на ухо Вещь:

«То последнее, может, предельное —

т о-чего-нет  —

его именно нет,

есть лишь только его бытие,

то есть я и ты

насколько мóчи, нахальства, стыда хватает —

вот тáк, искажаем.

Мы просто та сторона от-сутствия, если

только не эта .

А справедливость ли, торжество добра,

законы бытия, мироздания —

это уже комментарии».

То, что тебя неуклонно ничтожит,

ты наконец испытал некое подобие равенства с ним.

Дождь, оказалось, давно уж закончился.

В небе чиркнули спичкой по полусфере, но сорвалось.

Твои отражения в лужах

На рассвете, может быть, даже льстят оригиналу.

Как все же случайна судьба,

пусть и неумолима.

Мысль о пределе мысли

счастливо сочетает неудачу с достижением цели. Свет,

отразившись, вернулся обратно и опыт предела принес,

да не узнал (перерос?) свой источник. Время, не встретив

сопротивление сущего,

маскируясь стрелками и циферблатами,

протекает,

скорее всего, в никуда,

так себя и не удержав, упустив между собственных

пальцев,

что есть намек на антропоморфность времени.

Пространство в попытке очистить себя от деталей

в пользу сути пространства

в такое занудство впадает,

что, по сравненью,

тебя еще можно терпеть.

Анонимные силы Вселенной

понимают, кажется, сами, что и они не правят.

Как ни смешно, но от этого легче вдруг стало тебе.

Будто в самом деле в силах выдержать сколько-то Пустоты.

Принять хотя бы,

Вещь подвести к той сути Вещи,

до которой

не дорастает Вещь.

И наделить бытием

все то, что недоступно мысли,

душе и сердцу,

то, что недоступно

самому бытию,

и не нуждалось, может…

Ты превзошел тебе положенное … сознаешь

неискупаемость

и всю тщету затеи,

но это способ, чтобы основанье пало —

пусть даже не за-ради торжества свободы.

Как было б здесь нелепо любое торжество.

Нелепою была б победа,

Любая,

пусть скорбная,

пусть та, что в не-победе.

Картонной вышла б истина.

О, этот ток.

И вены

твои и мира

не рассчитаны.

О, этот темный ток!

Он – убыванье?

Рост?

Каких-то сил Бытия

иль не-Бытия?

Не знаешь.

Встать вровень,

не с надеждой и судьбой —

с отсутствием надежды и судьбы.

Так лучше видеть —

ты же очевидец.

Вряд ли эту твою благодарность

Можно зачесть как молитву.

То, что мы,

и то, что выше нас…

Громадная, непостижимая, неотменяемая

неудача

связывает нас прочнее, чем другое что,

по обе стороны от абсолюта —

наша месть Целому,

чье бытие – отсутствие,

а чья суть – невозможность…

Ты – очевидец,

унесешь, уносишь

эту ночь на своей сетчатке

как доказательство

завершенья дождя, размытости времени, торжества

перспективы.

Как доказательство жизни,

быть может, специально

перемешав, перепутав детали,

доведя немногочисленные и угловатые подробности до

непригодности полной быть символами…

Ты – очевидец,

может быть, не дорос до ви́денья

или, напротив,

от ви́денья делаешь шаг

обратно.

Не заискивая и не ропща,

смотришь так,

будто ты прощаешься…