Хроника расстрелянных островов

Букоткин последним вступил в бой. До ближнего миноносца, который, спасая флагман, близко подошел к берегу, было около шестидесяти кабельтовых.

— Эх, одно орудие в батарее! Четыре бы мне, тогда получили бы сполна, — пожалел Букоткин.

Торпедные катера легли на обратный курс. Букоткин мельком увидел, как один завертелся на месте и затонул. Три катера вскоре оказались за пределами огня вражеских кораблей.

Всплески снарядов батареи номер 25-А через равные промежутки времени вставали то по одну, то по другую сторону миноносца, который, разворачиваясь, медленно уходил в море. 315-я батарея не стреляла — берегла снаряды. Бой затихал, лишь Букоткин своим единственным 130-миллиметровым орудием старался подбить миноносец.

— Точнее наводить! — передал он команду на огневую позицию, хотя и знал: краснофлотцы старались вовсю.

— Товсь, залп! Товсь, залп! — командовал командир орудия, поднимая и опуская руку. Он явно торопился, боясь, что миноносец может уйти.

На пятой минуте снаряд угодил в палубу миноносца возле самого кормового орудия. Корабль загорелся, задымил. Потом еще одно попадание, еще…

— Так держать, друзья, — передал по телефону Букоткин. — Три попадания!

Дальнейших попаданий он не видел; миноносец окутался дымом.

— Дробь! — скомандовал Букоткин. — Побережем последние снаряды.

Разгоряченный, взволнованный, он спустился по шаткому трапу с вышки и пошел на огневую позицию. От холодного ветра тело быстро остывало, но вместе с этим нарастала боль растревоженных ран. В пылу боя он забыл о них, а теперь они давали себя знать. Режущая боль нарастала с каждым шагом, становилось трудно дышать. Не выдержав, он присел на валун и осмотрел бинты: раны кровоточили.

Подбежал Дубровский. Поняв, в чем дело, он бросился на зенитную батарею и вскоре прибежал обратно с запыхавшейся фельдшерицей.

Елисеев по телефону поблагодарил артиллеристов за успешную стрельбу.

Часа через три генерал Елисеев позвонил снова:

— Оставшиеся снаряды выпустить по закрепленным за вашей батареей целям. После этого орудия взорвать, из краснофлотцев сформировать роту и направить ее на фронт в распоряжение полковника Ключникова. Лично вам приказываю отбыть в госпиталь…

Букоткин пришел на первое орудие. Артиллеристы старательно смазывали механизмы после чистки.

— Сколько у вас осталось снарядов?

— Шестнадцать штук, — ответил командир орудия.

— Пятнадцать по фашистам, шестнадцатый для себя. Готовьте орудие к стрельбе.

Поздно вечером оба орудия были взорваны. Батарея номер 25-А перестала существовать.

Всю ночь Букоткин занимался формированием краснофлотской роты. Разбивал людей по стрелковым отделениям, назначал командиров, распределял оружие. Командиром роты он поставил старшину Воробьева, а военкомом к нему — секретаря комсомольской организации батареи.

Утром рота выстроилась на дороге возле огневой позиции. На бугре виднелось взорванное орудие. Его ствол продолжал смотреть в море, словно собирался стрелять по врагу.

Букоткин вышел на середину строя. Воробьев доложил ему, что рота готова к выходу. Букоткин медленно обвел взглядом настороженные лица подчиненных. Жаль расставаться? Нет, не то слово. Он знал, что многих видит в последний раз.

— Вы славно воевали, друзья, — срывающимся голосом сказал он. — Огонь нашей батареи немало потопил кораблей и уничтожил гитлеровцев. Но снарядов больше нет, а враг наступает. Сражайтесь так же хорошо и на суше.

Хотелось сказать, что он повел бы их в этот бой, да раны не позволяют.

Прощаясь, Букоткин каждому пожал руку, и рота зашагала по дороге. Остались лишь четырнадцать краснофлотцев, пробившихся с окруженной 43-й батареи. Обнялись, расцеловались.

— Не поминайте лихом, товарищ командир, — проговорил Дубровский, — а мы вас никогда не забудем.

Букоткин, не двигаясь, стоял до тех пор, пока последний человек не скрылся за поворотом.

Лишь на следующий день он добрался до 315-й батареи, да и то с помощью старика эстонца, который подвез его на лошади.

— Немедленно в госпиталь, и без разговора, — распорядился, увидев Букоткина, Стебель и приказал двум краснофлотцам на носилках отнести его в приемное отделение.

Сестра осторожно сняла с него окровавленные бинты, сочувственно, качая головой.

— Нина? Это вы? — узнал Букоткин девушку.

— Я Минна…

— Все равно. По-русски у нас называли бы вас Нина.

— Лежите спокойно. Вам нельзя говорить.

Начальник госпиталя внимательно осмотрел вскрывшиеся раны и, узнав Букоткина, сказал:

— Весь наш труд вылетел в трубу! Я же говорил вам, что нельзя выписываться из госпиталя.

Вражеские корабли снова приближались к бухте Лыу. Пять миноносцев шли с явным намерением обстрелять позиции защитников перешейка. Стебель открыл огонь по головному. Миноносец заметался, пытаясь сбить прицельную стрельбу. Он менял курс, замедлял ход, останавливался, резко устремлялся вперед, но всплеск неизменно следовал за ним и вырастал около бортов. Потом миноносец задымил и повернул в море, остальные корабли последовали за ним. Обстрел был сорван.

— Жаль, что не утопили, — сокрушался Беляков.