ХРОНИКА РУССКОГО

22 февраля. Я не успел кончить дневника моего, ибо с утра до вечера был три дня в хлопотах. M-me J приняла меня в своей уборной, которую убрала она во вкусе маркизши Лудв‹ига› XV, и обещала отправить с Лебуром несколько книжек, о коих уведомлю в конце письма. От нее прошел я к б‹аронессе Мейендорф›, которая познакомила меня с прелестными стихами гишпанскими и с адвокатом-оратором Berryer, коего по сие время знавал я только au Palais de Justice и в камере депутатов. Она учится по-гишпански и перевела мне несколько оригинальных стихов, кои хотелось бы мне запомнить. К ней сбирается весь высший* круг, по воскресеньям, до обеда; но немногих принимает она в тот же час по субботам. Я рад был встретить Берье и поболтать с ним о деле и о музыке. Он любит жить и любит жизнь в большом свете и с артистами; страстен к итальянской музыке и в связи с Россини и проч., но охотник говорить и о делах государственных; несмотря на легитимизм, видит его с высока, так, как и все вещи и людей, имеющих влияние на были и небылицы века сего. От любезной ветреницы прошел он к С‹вечиной›, которая не надивится универсальности и его глубокомыслию и таланту, с коим и то и другое выражает он в речах своих и в разговоре. Возвращаясь от М‹ейендорфши›, встретил я (полуотставного тогда, а сегодня уже совершенно отставного) министра Гизо; мы пожали друг другу руку, и он приглашал меня в свой скромный домик Rue Ville TEveque, где я видал его чаще, нежели в министерских палатах его Сен-Жерменского предместья. Вечер провел у С‹вечиной› и кончил у Ш‹ленкур› с русскими дамами и с литератором St. Felix; но один из примечательнейших дней в моей парижской жизни - воскресенье первое поста, 21 февраля. В одно утро слышал я две проповеди: одну в соборе Notre-Dame, где молодой (34 лет) Лакордер проповедовал или, лучше сказать, импровизировал с необыкновенным красноречием, с чувством непритворным и с верою истинною и внутреннею. Я приехал туда в одиннадцать с половиною и нашел уже почти всю церковь полною; кое-как пробрался я поближе к кафедре, у коей приятель заготовил для меня стул. В час вся церковь, огромная и пространная, с хорами и переходами, наполнилась большей частию молодежью; на хорах были и дамы. Парижский архиерей с причетом и четверо других епископов прибыли к проповеди. Лакордер, хотя слабый грудью и расстроенный потерею недавно матери, говорил час, с искренним, сильным убеждением. Я еще ничего подобного во французских церквах не слыхал. В Берлине слыхал я часто Шлейермахера, в Англии и в Шотландии других знаменитых проповедников, но католического сильного оратора слышу я в первый раз, и какого же? Не подражателя другим образцовым французским ораторам, а самобытного, оригинального. В Лакордере есть много боссюетовского, но это Боссюет, прочитавший Ламене и знающий умственные буйства нашего века, рационализм и мистицизм Германии, сен-симонистов и проч. Иногда он удивляет глубокомыслием, как Паскаль, и смелыми, оригинальными оборотами и выражениями, кои в другом показались бы площадными. Он приводил слушателей в какой-то энтузиазм и точно поражал их словом своим. С каким глубоким знанием натуры и характера некоторых систем философских обозрел он их хотя бегло, но достаточно для убеждения слушателей. Он характеризировал рационалистов и мистиков. Первых находит уже в веке Августа, а потом за три столетия до нас. Последних доводит он до самого пункта, где они прикосновенны, так сказать, самой церкви, и здесь остановился он в сей блистательной и верной характеристике, до следующего воскресенья. Были движения истинно ораторские, но как их упомнить! Я записал некоторые обрывки, кои напоминают мне только мысль его, но порывы красноречия неосязаемы и должны быть представлены в связи с главною мыслию. В заключении прекрасно сказал он, кажется, о слове божием, в коем красоты неистощимы. "Il n'y a rien de nouveau sous le Soleil, mais le Soleil est tous les jours nouveau". Мне хотелось передать вам хотя несколько красот его ораторства, но невозможно. Боюсь так же испортить, как записки Шатобриана.