ХРОНИКА РУССКОГО

2 декабря/20 ноября 1837. После обеда было годичное собрание географического общества. Гизо как новоизбранный его председатель открыл заседание умною, прекрасно написанною речью, исполненною новых видов о пользе географии, о связи наук между собою и доказательств, как одна наука помогает другой и как даже, дщерь воображения, поэзия находит в географических сведениях пищу, материал, краски картинам своим - он намекнул, кажется, на Шатобриана, упоминая о поэтах-путешественниках. Других речей и отчетов я не дослушал, потому что сжат был толпою и не мог найти стула. Все занято было членами общества и дамами. Гизо обедал вчера у короля и заставил нас ждать себя более часу; но никто не упрекнул ему за то, когда оратор занял председательские кресла.

Сегодня был я у m-me Рекамье и слышал ее шептание: ей лучше. Я нашел у нее Шатобриана, Ампера, Баланша и Кине, который только что прочел им третий акт своей новой трилогии или драмы "Прометей". Я опоздал к чтению. Iатобриан и Ампер рассказали мне содержание драмы и хвалили ее. Она гораздо лучше всех других поэм Кине, и много в ней нового, прекрасного - истинной поэзии. Явление Прометея в небе с вечным его сомнением и страх его возмутить веру ангелов превосходно выражено. Недостаток в излишестве. Ампер сказал: если бы тут вполовину было менее стихов, поэма вдвое была бы лучше. Да, "qui perd - gagne", - примолвил Шатобриан. Он долго превозносил однако ж красоты поэмы и стихов, находя, впрочем, излишнюю роскошь в описательных формах и уподоблениях. В прежней поэме слушался он советов Фориеля и много сократил. Теперь он уже все печатает, и недель через шесть выйдет вся трилогия. Кине женат на немке, недавно возвратился из Гейдельберга, где он в связи с Крейцером (митологом), коего книгам обязан новыми взглядами на древний мир и на древнее небо, на мир древних космологов.

Не работая еще в архиве иностранных дел, я принялся опять за рукописи Королевской библиотеки и отыскал кое-что любопытное для нашей средней истории. Шамполион, по прежнему разрешению совета библиотеки, позволил мне взять фолиант на дом, и я отдал переписывать отысканное.

3 декабря/21 ноября 1837. Сию минуту возвратился от Гизо. Он принимает приятелей до 11 часов по воскресеньям и большой свет по вторникам ввечеру в одно время с Моле; но уже не столько, вероятно, будет приезжать к нему из салона Моле, сколько бывало из салона Тьера. Доктринеры упадают; но я был у ученого и желал бы забыть члена министерства. Я нашел его расположенного ко мне по-прежнему, рассказал ему бегло, что было со мною, и на вопрос его: не привез ли я книг о русской истории, обещал прислать ему экземпляр нашей археографической комиссии. Никто более его не имел на то права. Он посылал в нашу Академию наук акты исторические, по его предложению здесь печатанные. Посылаю ему четыре квартанта с надписью - но прочтет их его наследник, а не он… Он не Нибур и по-русски не выучился для узнания славянского севера. Мы говорили о многом: о Кельнском архиепископе, о Ботене, о здешних лекциях, об университете. Жаль, что Гизо вздумалось привести в действие мысль: воскресить Сорбонну, пригласив для кафедры оной Ботеня из Страсбурга и ему подобных со всех концов Франции. Но Сорбонна, как и все прошедшее, прошла: мертвеца не оживит могущество самого сильного министра. Это прошедшее - вечно, но в идеальном и интеллектуальном значении. Сорбонна живет в своих представителях и в их сильных противниках. Сорбонна и Port-Royal - вот две колонны, поддерживающие храм интеллектуальной славы, наук и римской религии во Франции. Я нашел у Гизо много интересных лиц.

8 декабря/26 ноября 1837. Вчера был я на открытии курса Жерюзе о французской словесности в начале XVII столетия. {3} Из этой одной полуэпохи составил он свой годичный курс, извиняясь недостатком сведений и таланта для того, чтобы выставить перед своими слушателями гигантов духовного и судебного красноречия последующих столетий, признаваясь откровенно, что легче говорить о Шаплене и Скюдери! Я едва не спросил его со скамьи своей: так зачем же всходит на кафедру Вильменя и Гизо, если робеть пред Боссюетом, Массильоном, Расином и Мирабо? Впрочем, Жерюзе хорошо и занимательно говорил о представителях избранного им полувека, начав с Ронсара и обещая и Корнеля. Описал заслуги Малерба, Бальзака и беседы Рамбулье.