Хроника стрижки овец

Точка зрения, уравнивающая стороны в войне и представляющая случившееся «европейской гражданской войной», некогда была осуждена в Германии – прозвучали голоса философов Франкфуртской школы, которые осуждали фашизм как беспрецедентное явление в истории. Но сколько можно испытывать комплекс вины? Сегодня в моде взгляд, позволяющий рассматривать Вторую мировую так, словно речь идет о Тридцатилетней войне XVII века. Ну да, были отдельные фанатики, но в целом, солдаты, идущие в бой, – такие же парни, как и наши дети. И точно так же, как не задаемся мы вопросом, кто виноват в Тридцатилетней войне: шведы, французы или немцы – так же и пресловутая «историческая вина» Германии ушла в прошлое. Постановили, что все грешны – одни повинны в Магадане, а другие – в Майданеке.

С легкой руки Александра Солженицына известно, что в смертности русских военнопленных повинна сама Советская Россия – почему не подписала Женевскую конвенцию? В «Архипелаге» про это рассказано страстно. А солдаты Вермахта, они просто воины, служащие присяге, и смотрите, какие они хорошие парни. Постепенно мы приучаем глаз именно так смотреть на прошлое.

Однако юрист Хельмут фон Мольтке считал иначе. Он – юрист – знал очень хорошо, что важно иное: важно, кто подписал конвенцию, а не то, кто ее не подписал. Женевская конвенция была подписана самой Германией, и условия содержания пленных обязаны были соблюдаться согласно утвержденным статьям – даже в случае войны с марсианами.

Знал Мольтке и то, что Россия подписала Гаагскую конвенцию, не отмененную Женевской, в которой оговаривались те же самые пункты содержания военнопленных, с единым отличием – Женевская предусматривала разное содержание в плену командного и рядового состава, а советская сторона этого не приняла. Знал Мольтке и то, что приказами – не только Гитлера, но и Кейтеля и Браухича – было доведено до сведения каждого рядового Вермахта, что это война по искоренению расы недочеловеков; Гельмут фон Мольтке именно об этом и писал – о том, что Вермахт вовлечен в массовые зверства, в деятельность айнзатцкоманд, в убийство гражданского населения. То была беспрецедентная в истории война – война народная, в которой чувство национального было доведено до звериного, и это зверство старательно культивировалось.

Это невыносимая правда, но это правда, так именно и было.

Человек может быть хуже зверя, и расист это доказывает легко. Степень вины существует – и это важно как для истории, так и для нравственного сознания человека.

Есть простительные грехи, есть непростительные грехи, есть страшные грехи. Существует память о 28 вагонах, заполненных детскими колясками, которые были отправлены из Аушвица в Берлин – взрослые люди целенаправленно душили младенцев; такого не было никогда и нигде – ни в Магадане, ни во время испанской инквизиции. Это был пик человеческой жестокости, превосходящей звериную.

Когда говорят: все виноваты, каждый по-своему виноват, то вообще стирается смысл суда. Суд оценивает всякое преступление, и каждое преступление заслуживает отдельного суда.

Точно так же как существует иерархия святости, в которой подвижник не равен мученику, мученик не равен святому, а святой не равен апостолу, – так же существует иерархия зла. Данте написал поэму именно про то, что градация зла имеется – она равна по сложности иерархии добра. Когда Данте с Вергилием спускаются по кругам Ада вниз, к ледяному болоту Коцита, они последовательно проходят ступени падения нравственности: есть очень много уровней зла. Убийца хуже, чем вор, но убийца детей хуже, чем просто убийца, а тот, кто убил много детей, хуже, чем тот, кто убил одного ребенка. Вы скажете, что это дурная арифметика. Но эта арифметика единственно правильная – и в Божеских глазах, и в глазах истории, и в памяти людей.

Современные исследователи установили пять степеней тяжести концентрационных лагерей – последний, самый страшный уровень (его назвали словом «Коцит») – это нацистские лагеря смерти. И самое страшное в этом то, что солдаты Вермахта в большинстве своем были информированы о том, что происходит в лагерях – с евреями и с советскими военнопленными.

Помнить страшно, но забыть нельзя.

Никто и никогда не снимет ответственности с советских людей за сталинские лагеря: лагеря устроил не один злокозненный вождь, а весь народ. Если через ГУЛАГ прошло около 17 миллионов человек – то сколько же народу потребовалось, чтобы этих людей унижать, конвоировать, расстреливать. Сколько следователей должны были их допрашивать, сколько вертухаев их истязало, сколько машинистов вело составы на север. Всех одурачили пропагандой – или люди втянулись в унижение себе подобных?

Подробного счета никто не отменял – в этом скрупулезном подсчете и состоит история. И если в какой-то момент общество решает, что лучше бы не помнить всех бед, это только значит, что мартиролог надо произнести еще громче, еще отчетливее.