Его Величество видел Африку черно-белой, а не цветной. На следующий день после своей речи, столь приподнятой и так прискорбно не оцененной африканцами, он вылетел в королевство Габон, чтобы заключить в объятия вождя Бонго, здешнего долгожителя, пересидевшего пятерых французских монархов и преследуемого парижской юстицией, потому что он там приобрел много недвижимости отменного качества неизвестно на какие деньги. Наш Беспристрастнейший Суверен этим фактом пренебрег и, обойдя молчанием бестактность наших судей, прямо у борта самолета обменялся с вождем Бонго сердечными приветствиями, тут же промаршировал эскадрон рослых солдат, оркестр грянул что-то бравурное на мотив: «Ах, мы с моей блондинкой…» Вождь Бонго задержал гостя у себя дольше, чем было запланировано, и ему пришлось еще прогуляться по тропическому лесу, изнемогая в притворном экстазе перед его красотами. По дороге Наш Повелитель встретил мадам Джейн Гудолл, специалистку по приматам, которая предложила обучить его языку обезьян, и он охотно подчинился, чтобы не разочаровать гостеприимного хозяина. Тут мадам Гудолл согнулась пополам и принялась испускать смешные отрывистые вскрики, тихонько раскачиваясь, извернулась вбок, показала зубы, затопталась, подражая обезьяне, отчего стала походить на Джонни Уолкера Буша, когда он выходит из джипа, еще покрутилась на месте и пояснила, что надо предпринять в ответ на все эти, как она выразилась, «проявления приязни»: «Сир, положите ваши ладони мне на голову — так отвечают обезьяны». — «Да-да, будет случай вспомнить об этом в Париже», — со смехом отозвался Его Величество (что он подразумевал, так и осталось тайной), но от повторения эксперимента с настоящим животным уклонился, не желая вернуться во Дворец с прокушенной ляжкой или носом. Таково было единственное мало-мальски интересное приключение, скрасившее его вояж, по обыкновению молниеносный, как и состоявшийся в том же месяце стремительный — всего на несколько часов — визит к султану Туниса, в его любимую туристами страну, такую безмятежную (ибо все смутьяны сидели на цепи в каменных мешках), после чего он заглянул еще и к алжирскому султану, который восхитил Нашего Лидера тем, что оказался ниже его ростом. Там не случилось ничего, кроме нескольких торопливых объятий, с тем Наш Хитрющий Монарх и вернулся во Дворец, отложив на более поздний срок поездку в Марокко: там ему придется пробыть подольше и обставить свой визит с большой помпой, чтобы продать восемнадцать боевых самолетов королю Мохаммеду VI, который завидовал своим ближайшим соседям алжирцам, летающим на русских машинах.
Июль прошел нудно, сонно, без перемен. Страна замерла словно бы под наркозом, даже молодежь, обычно готовая учинять заварушки по любому поводу, стала апатичной, сменила подростковое бунтарство на инерцию подчинения, а если и волновалась, то лишь по поводу будущей пенсии (еще не успев подыскать себе хоть какую работенку). Но без скандала все же не обошлось. С некоторых пор на слова стали надевать намордники: непричесанная лексика, хоть и допускалась в домашнем обиходе, из публичного изгонялась. А поскольку микрофоны и камеры торчали повсюду, вплотную обступая каждого, частная и общественная сфера налезали друг на друга, тут и не поймешь, что сказать и как. Вот что случилось, например, с генералом бароном де Веджианом.