Подвергаясь слежке постоянно, он стал о ней подзабывать. Однажды, когда он стоял на тротуаре перед зданием Палаты, ему представили отважного и пылкого имперского депутата, который только что выбил из седла соперницу, хотя та была лучше подготовлена к битве и вдобавок о ней снимался большой цикл передач на некоей провинциальной телестудии. Говоря о побежденной, мсье Веджиан, возликовавший при известии об отвоеванном кресле, отпустил расхожую фразу, наполовину заглушенную ревом проезжавшего мимо мотоцикла, так что прозвучали только последние слова: «…эту шлюху». Однако же то, что в былые времена почитали ругательством или оскорблением, давно потеряло сокрушительную силу; сплошь и рядом слетая с языка дворцовых обитателей, в том числе самого Государя, словцо это воспринималось теперь всего лишь как своего рода знак препинания наряду с такими междометиями, как «А, дерьмо!», восклицаниями «Каков засранец!» или «Педрило чертов!». Но не тут-то было: наше время помешалось на показном добронравии и по любому поводу назойливо демонстрирует свое редкостное ханжество. Седовласые личности, что перед закрытием рынка целыми гроздьями облепляют мусорные ящики, ища капустные кочерыжки, ветчину с душком или пяток картофелин, лишь бы набить чем ни попадя брюхо, ныне никого не возмущают. Зато едва заслышав соленое словцо, все готовы метать громы и молнии. Завыли хором ассоциации и газеты, пекущиеся о добродетели: «Беспардонная мачистская выходка мсье де Веджиана», «Поношение становится делом государственным», «Когда мсье де Веджиан срывается с катушек». Пришлось нашему генералу и барону прилюдно извиняться, да и сам Повелитель, в кругу приближенных не стеснявшийся отпускать похабные и оскорбительные словечки, тут счел уместным прибегнуть к увещеваниям: «Ну, так не пристало говорить ни о женщинах, ни о ком-либо ином…»
Шумиха вокруг этого государственного дела продлилась больше двух дней.
ГЛАВА IV