Я пробыл здесь уже несколько дней, прежде чем вернулся к работе в фактной. Я теперь уже не так отчаянно нуждался в деньгах, но я соскучился по работе. Все-таки есть что-то глубоко правильное в том, чтобы делать нечто своими руками. Настоящая артефакция – это все равно что песня, воплощенная в материи. Это акт творения.
И вот я отправился в хранилище, решив начать с чего-нибудь попроще, поскольку давно не работал. Подойдя к окошку, я увидел знакомое лицо.
– Привет, Бэзил! – сказал я. – За что тебя сюда упекли на этот раз?
Он потупился.
– За неправильное обращение с реагентами, – буркнул он.
Я расхохотался.
– Ну, это не так страшно! Через оборот будешь свободен.
– Ага.
Он поднял голову и смущенно улыбнулся.
– Я слышал, что ты вернулся. За деньгами пришел?
Я мысленно перебирал все, что необходимо для изготовления жаропровода, но, услышав это, остановился.
– Прошу прощения?
Бэзил склонил голову набок.
– Ну, за твоими деньгами. За «бескровный».
Он взглянул на меня, и до него, видимо, дошло.
– Ах да! Ты же не знаешь…
Он отошел от окошка и тут же вернулся с предметом, который выглядел как восьмигранный фонарь, целиком сделанный из железа.
Эта вещь отличалась от изготовленного мной стрелохвата. Тот, который сделал я, был изготовлен с нуля, на скорую руку. А этот был гладенький и аккуратненький. Все подогнано на совесть, сверху тонкий слой прозрачного алхимического лака, защищающий устройство от дождя и ржавчины. Умно. Надо было это учесть в своем изначальном дизайне…
Несмотря на то что я отчасти был польщен тем, что мое изобретение кому-то настолько понравилось, что его скопировали, я все же испытал довольно сильное раздражение, видя, что этот стрелохват настолько вылизан, куда лучше моего, первоначального. Я обратил внимание на характерное единообразие деталей.
– Что, кто-то изготовил формы для отливки? – спросил я.
Бэзил кивнул.
– Ну да. Давным-давно! Два комплекта.
Он улыбнулся.
– Хитроумная штука, надо сказать. Я долго ломал голову, как же работает этот инерционный спусковой механизм. Но теперь, когда я понял…
Он постучал себя по лбу.
– Я сам две штуки изготовил. Хорошие деньги за то время, которое на них уходит. Гораздо лучше трюмных ламп!
Это заставило меня улыбнуться.
– Да все, что угодно, лучше, чем трюмные лампы! – сказал я, взяв стрелохват в руки. – Это твоя работа?
Он покачал головой.
– Мои ушли месяц тому назад. Они долго не залеживаются. Ты очень умно придумал, что назначил за них такую низкую цену.
Я повертел стрелохват в руках и увидел на металле надпись. Угловатые буквы были глубоко врезаны в металл, очевидно, они были частью формы. «Бескровный».
Я поднял голову и посмотрел на Бэзила. Он усмехнулся.
– Ты же уехал, не дав ему подходящего названия, – сказал он. – А потом Килвин подогнал схему под стандарты и внес ее в записи. Надо же было его как-то назвать, прежде чем выставить на продажу.
Бэзил перестал улыбаться.
– А это было как раз тогда, когда прошел слух, что ты погиб в море. И Килвин привел магистра Элодина…
– Чтобы дать вещи достойное имя, – сказал я, все еще вертя его в руках. – Ну да, конечно.
– Килвин немного поворчал, – сказал Бэзил. – Что это, мол, ерунда и показуха. Но название прижилось.
Он пожал плечами, наклонился, пошарил и достал конторскую книгу.
– Ну ладно, деньги-то забирать будешь? – он принялся листать страницы. – Сейчас, наверно, уже немало накопилось. Их многие делают.
Он отыскал нужную страницу и провел пальцем вдоль строки.
– Ага, вот. Пока что продано двадцать восемь…
– Бэзил, – перебил я, – я вообще не понимаю, о чем речь. Килвин же уже заплатил мне за первый, который я сделал.
Бэзил нахмурил лоб.
– Ну как же, комиссия! – сказал он. Потом, видя мой недоумевающий взгляд, пояснил: – Каждый раз, как хранилище что-то продает, фактная получает тридцать процентов комиссионных, а владелец схемы – десять.
– А я думал, хранилище получает все сорок! – изумился я.
Он дернул плечом.
– Обычно – да. Старые-то схемы почти все принадлежат хранилищу. Многое изобретено уже давно. Но за новинки…
– А Манет мне этого не говорил, – сказал я.
Бэзил виновато поморщился.
– Старина Манет – просто рабочая лошадка, – вежливо сказал он. – Но не самый изобретательный человек. Сколько он уже здесь, лет тридцать? Не думаю, что он создал хотя бы одну новую схему.
Он полистал книгу, проглядывая страницы.
– У большинства настоящих артефакторов есть хоть одно изобретение, и они этим гордятся, даже если это что-то довольно бесполезное.
У меня в голове завертелись цифры.
– То есть это десять процентов с каждых восьми талантов… – пробормотал я, потом поднял глаза: – Это, получается, у меня там двадцать два таланта?
Бэзил кивнул, глядя в конторскую книгу.
– Двадцать два таланта четыре йоты, – сказал он, доставая карандаш и листок бумаги. – Тебе все сразу отдать?
Я ухмыльнулся.
Когда я отправился в Имре, кошелек у меня был такой тяжелый, что я опасался захромать. Я зашел к Анкеру и взял свою котомку, повесив ее на другое плечо, для равновесия.
Я бродил по городу, лениво обходя все места, где прежде бывали мы с Денной, и гадал, где-то она сейчас.