Хроника великого джута

«Я зашел в одну из хат и окаменел. У самой стены на деревянной лавке лежал почти высохший ребенок лет пяти-шести, над ним склонилась мать, держа в руке нож, и с трудом старалась отрезать ему голову. Нож и руки были в крови, ребенок конвульсивно дергал ногами. На миг я уловил ее взгляд, она смотрела на меня, но вряд ли видела, ее глаза были сухие, лишены всякого блеска и напоминали глаза мертвеца, которому еще не закрыли веки… Через час мы вошли в эту хату, чтобы зафиксировать и этот случай людоедства, но увидели упомянутую мной женщину лежавшей на земляном полу вверх лицом с открытыми мертвыми глазами… К груди она прижимала отрезанную головку ребенка».

…на Кубани:

«…Там престрашный голод, люди людей едят, много и много мрут, а остальные идут, отрезают от них мясо и едят… А мрут так, что где идет, там упал и умер; ховать некому, и валяется до тех пор, пока там же сгниет, и только кости валяются, как было с лошадьми, а теперь с народом».[320]

…в Приазовье:

«…в течение многих часов ехал на автомобиле, направляясь к северу. Машина шла по дороге, заросшей высокой травой, потому что давно уже никто тут не ездил. Улицы сел и деревень заросли бурьяном в рост человека. Проезжие не обнаружили в селах ни одного живого существа: в хатах лежали скелеты и черепа, нигде ни людей, ни животных, ни птиц, ни кошки, ни собаки. Все погибло от интегрального голода».[321]

Но вернемся к стихотворцам.

В. Луговской:

За сорванную посевную
            и сломанные его труды
Совсем небольшая плата –
            затылок Иган-Берды.

(1932)

Б. Корнилов:

Как молния, грянула высшая мера,
клюют по пистонам литые курки,
и шлет председатель из револьвера
за каплею каплю с левой руки…
И это не красное слово, не поза –
и дремлют до времени капли свинца,
идет до конца председатель колхоза,
по нашей планете идет до конца.

(1932)

Д. Кедрин:

Потерт сыромятный его тулуп,
Ушастая шапка его, как склеп;
Он вытер слюну с шепелявых губ
И шепотом попросил на хлеб.
…Тогда я почуял, что это – враг,
Навел на него в упор очки,
Поймал его взгляд и увидел,
как Хитро шевельнулись его зрачки.
…И если, по грошику наскоблив,
Он выживет, этот рыжий лис, –
Рокочущий поезд моей земли
Придет с опозданием в социализм.
Я холодно опустил в карман
Зажатую горсточку серебра
И в льющийся меж фонарей туман
Направился, не сотворив добра.

(1933)

Кедрину вполне мог встретиться на московской улице не рыжий «кулачина», а, скажем, черноволосый «бай».

Председатель постпредства Казахстана Токтабаев сообщал 2 февраля 1933 года:

«Севлес» в ряде районов Казахстана завербовал колхозников и батраков… Прибывшие на место работ казахи-рабочие оказались в исключительно трудных условиях, им не было предоставлено жилья, они не получали продовольствия наравне с другими рабочими…

Ввиду этого в Москву ежедневно стекаются десятки казахов-рабочих, батраков и колхозников… Не имея средств, они голодают, валяются на вокзалах, не могут добраться до своего места жительства».

Наверное, эти бедолаги тоже были вынуждены просить на хлеб. Кто наводил на них в упор очки, не подавая милостыни, кто подозревал в нехорошем желании – выжить?..

А что сочиняли в народе?

В России, среди множества антиколхозных частушек, была и такая:

Мы в колхозе работали,
Да и доколхозились:
Было двадцать пять лошадок,
Двадцать – уелозились.

На Украине:

В тридцать третьем году.
Люди падали на ходу.
Ни коровы, ни свиньи –
Только Сталин на стини (на стене).

Спецпереселенцы в Караганде пели сочиненную ими песню: