Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима

Поначалу управитель и слышать ничего не хотел, но при виде заманчивого блеска шести новеньких денариев, отчеканенных не более месяца назад в приделе храма Юноны Монеты[301], он сразу стал сговорчивее и, немного поупиравшись для вида, наконец, согласился отпустить ее на два дня, дав ей в провожатые старого раба.

В тот же день Ювентина и сопровождающий ее старик-лигуриец отправились в путь на гребной барке вниз по течению Тибра.

К вечеру они были уже в Остии, где Ювентина впервые увидела море и долго им любовалась.

Потом она оставила старика в ближайшей харчевне, подарив ему динарий, чтобы тот смог подкрепиться, а сама поспешила на поиски дома Сервия Ватиния Агелла.

Мемнон очень подробно рассказал ей, как его найти.

Ювентина спустилась к Счастливой гавани и, расспрашивая встречных прохожих, разыскала III Матросскую улицу и нужный ей дом.

Она боялась, что не застанет хозяина на месте (тот, по словам Мемнона, был судовладельцем и одновременно кормчим на своей корабле, поэтому мог находиться в плавании).

К счастью, Ватиний Агелл оказался дома и поначалу принял ее любезно.

Но, как и предупреждал Мемнон, судовладелец, выслушав ее, пришел в крайнее изумление и стал уверять, что никогда прежде не знал и ничего не слышал ни о каком Мемноне Александрийце, попавшем в гладиаторы. Он заявил, что кто-то сыграл с девушкой дурную шутку, послав ее к нему, и с этим выпроводил посетительницу из своего дома.

Но Ювентина ушла от него с сознанием хорошо выполненного поручения, так как Мемнон сказал, что большего от нее и не требуется — главное, чтобы Ватиний выслушал ее.

Когда она вернулась из этой поездки и рассказала ему обо всем, гладиатор был вне себя от радости.

Ювентина радовалась вместе с ним, а он уже строил планы на будущее. При этом Мемнон осторожно, но настойчиво выспрашивал у нее, так ли сильна ее привязанность к Риму и близким ей людям, и не согласилась бы она последовать за ним на Крит.

— Подумай, девочка, — говорил он ей, — станешь ли ты счастливой здесь, затерянная в огромном городе с его несправедливыми законами, где даже свободная женщина мало чем отличается от рабыни? Я ведь хорошо знаю, сколь зависима отпущенница от своего патрона[302]. Доверься мне, милая! На Крите у меня припрятано достаточно денег, чтобы мы с тобой начали безбедную жизнь. Хотя я еще некоторое время буду связан со своими товарищами по пиратскому ремеслу, но я уже решил, что уйду от них при первой же возможности. В одном из критских городов у меня есть знакомые, порядочные люди, которые помогут нам устроиться. Будешь мне сестрой, женой… как захочешь. Но при любых обстоятельствах я не оставлю тебя без своего покровительства, можешь мне поверить…

От этих и других его слов у Ювентина кружилась голова.

День ото дня во время свиданий с ним она все больше проникалась верой, что новая и необыкновенно заманчивая жизнь не так уж невозможна. Мемнон относился к ней со все большей нежностью. Сама она при встречах с ним трепетала: он стал для нее первым мужчиной, который ее по-настоящему взволновал…

Но всем этим надеждам и радостям вскоре пришел конец.

По возвращении из Помпей Аврелий стал собирать группу гладиаторов для участия в играх, объявленных в Капуе. В эту группу Аврелий решил включить лучших своих учеников (они должны были сражаться против бойцов из капуанских школ, а ланиста рассчитывал, что его храбрецы обязательно одержат победу и, по правилам игр, снова перейдут в его собственность).

Среди тех, кто подлежал отправке в Капую, были Мемнон и Сатир, как особенно отличившиеся во время Аполлоновых игр.

— Я вернусь, любовь моя, я обязательно вернусь, — говорил Мемнон, прощаясь с ней. — Меня учили обращаться с оружием лучшие преподаватели Александрии. Я уверен, что выйду победителем из любого боя. Не волнуйся за меня…

Отправив в путь гладиаторов и сопровождающую их охрану, сам Аврелий на несколько дней задержался в Риме.

Ювентина, всегда старавшаяся избегать встреч с ним, неожиданно попалась ему на глаза.

— А, вот ты-то мне и нужна, — сказал он. — Ну-ка, подойди поближе, милейшая!

Ювентина приблизилась к нему, замирая от страха.

Ланиста и сын ланисты, Аврелий от природы отличался страшной жестокостью. Как уже говорилось выше, отец Аврелия кончил плохо, приняв смерть во время гладиаторского возмущения. Сын жестоко отомстил бунтовщикам, приказав распять зачинщиков на крестах, остальных же заставил сражаться друг с другом до полного взаимного истребления у погребального костра своего родителя.

С тех пор Аврелий превратился в настоящее чудовище в человеческом обличье. Кровь бьющихся между собой гладиаторов, их предсмертные муки, искаженные агонией лица доставляли ему ни с чем не сравнимое наслаждение. В свободное от своих дел время он любил наблюдать за страданиями провинившихся гладиаторов, подвергаемых изощренным пыткам в карцере школы. Там царил полный произвол палачей, не поддающийся никакому описанию. Малейший протест со стороны раба или гладиатора приводил Аврелия в ярость.