Хроника времён Василия Сталина

На авиационном заводе в Саратове придумали бюрократический ход, чтобы как-то обозначить принятые меры к увеличению выпуска самолетов. Там, на аэродроме, скопились боевые машины, по каким-то причинам не доставленные в части. Их и стали прибавлять за «выжатое».

А Василий Сталин распоряжение Берия выполнил еще проще. Едва всей группой с генералом Никитиным они вышли из кабинета наркома на Лубянке, он по-солдатски прямо тут же и разрядился: «Пошел ты, Лаврентий, на…» — и оставил разрешать проблему выпуска самолетов директору завода и его рабочим. А сам вместе с Тимуром и Степаном сел в «дуглас», вырулил на полосу, взлетел и взял курс на Саратов.

На одну из старых саратовских улочек, которую сейчас не так-то просто и отыскать, Василий привел Тимура и Степана к знакомой им по Москве Нине Орловой. Когда-то они учились в одной школе, и едва ли не все мальчишки были влюблены в эту девушку. Своим обаянием, своей влекущей расцветающей красотой она сеяла в их сердцах тревогу. С тех пор прошло три года. Нина обрадовалась встрече с ребятами. Они возмужали, летная форма делала их взрослее, хотя по сути изменились они мало — остались такими же мальчишками.

— А ты стала еще красивей, — заметил Степан, но Василий, по праву считая себя старшим — и возрастом, и званием, и вообще, как летчик, — перехватил инициативу и, не отходя от Нины, принялся вспоминать множество всяких историй, случаев и подробностей теперь уже, казалось, давно и навсегда ушедшего времени — до войны.

Он рассказывал о встречах на даче отца с Чкаловым и Байдуковым. Это от них он наслушался о героических дальних маршрутах, заболел небом и после девятого класса, когда исполнилось семнадцать лет, ушел из школы — решил учиться летать.

Следом за Василием на аэродром потянулись сыновья Микояна, Ярославского, Хрущева, Щербакова, Булганина. Повелители масс, глашатаи исторической необходимости, ревнители всеобщего блага не смогли удержать своих отроков от повального увлечения авиацией. «Политбюро осиротело!» — смеялся Тимур Фрунзе…

А сейчас они сидели в натопленной бревенчатой избе с ситцевой перегородкой от соседей — других эвакуированных семей — и словно вернулись в довоенное время.

Тимур, как всегда, был весел, шутил; немногословный, сдержанный Степан накручивал пружину коломенского патефона, и старая, заезженная пластинка шипела, сбивалась — будто тоже вспоминала о чем-то навсегда ушедшем, довоенном.

Я рос-ла и рас-цве-тала
До сем-над-цати годов,
А с семнадцати годов
Сушит девушку любовь…
Сушит… любовь…
Сушит… любовь…
Сушит… любовь…

Василий ни на минуту не оставлял Нину.

— Ну, расскажи, что еще у тебя нового? — расспрашивал он. — Замуж не собираешься?

— А я уже замужем! — ответила Нина. Василий оторопел:

— Как это?

— Да очень просто. Мой муж Кармен, может, слышал?

— Кармен? Кто это: он или она? — с нескрываемым недовольством спросил Василий, и Нина звонко рассмеялась.

— Да не она, а он — Роман Кармен.

— Ну, киношник, в Испании еще был, — уточнил Степан.

— Да он же стаарый, — вырвалось у Василия. — И женат был. Я жену его хорошо знаю. Марина Губельман, дочка Ярославского.

Нина смутилась.

— Ва-ася… Разве можно так?

— А что?

— Ты, вижу, не изменился. Совсем как мальчишка. А еще летчик-истребитель называется.

Нина вздохнула — по-девичьи лукаво, словно огорчилась, но тут же легко заключила:

— Что поделаешь: мы предполагаем, а жизнь располагает!..

По-домашнему уютно было в тот вечер в переполненной избе. Остывала и снова раскалялась печь. Весело потрескивали в ней сухие поленья, и долго-долго еще вместе с шипящими звуками пластинки доносились на притихшей улице молодые голоса:

Ах, Самара-городок,
Беспокойная я,
Беспокойная я,
Успокой ты меня…

Права оказалась Нина Орлова, юная жена Кармена: мы предполагаем, а жизнь располагает. Во всяком случае, если верить той девушке, которая хорошо знала, как много холостых парней на улицах Саратова, а тем не менее со всей откровенностью, свойственной экспансивным натурам, заявляла: «А я люблю женатого!», то придется согласиться, что в нашей жизни действительно не все-то так удачно проистекает по благопристойным правилам кодекса «облико моралико».

* * *

19 октября 1941 года специальным постановлением Государственного Комитета Обороны в Москве вводилось осадное положение. Сталин лично продиктовал все пункты этого документа, отчеканивая каждое слово. А.С. Щербаков записал их и затем зачитал: «Сим объявляется, что оборона столицы на рубежах, отстоящих на 100–120 километров западнее Москвы, поручена командующему Западным фронтом генералу армии т. Жукову… Оборона города на его подступах возлагается на начальника гарнизона города Москвы… В целях тылового обеспечения обороны Москвы и укрепления тыла войск, защищающих Москву, а также в целях пресечения подрывной деятельности шпионов, диверсантов и других агентов немецкого фашизма Государственный Комитет Обороны постановил: