Когда они с Изабель появились на пороге Академии, Джордж тут же бросился на Саймона и чуть не задушил его в объятиях. Беатрис и, что больше всего изумило Саймона, Жюли налетели на него секундой позже Лавлейса – только не с объятиями, а с кулаками.
– Ох, полегче, – взмолился он.
– Мы так рады, что ты жив! – заявила Беатрис, снова ткнув его кулаком.
– И поэтому решили добить любовью? – уточнил Саймон. – Говорю же, полегче.
Он вырвался из кольца обступивших его друзей – тронутый их заботой, хотя и немного помятый, – и огляделся вокруг в поисках других знакомых лиц. И тут же вздрогнул от беспокойства.
– С Марисоль все в порядке?
– И даже лучше, – фыркнула Беатрис. – Она в госпитале вместе с Джоном, а тот ни на шаг от нее не отходит. Ведь вас, простецов, рунами не вылечишь, – вот она и пытается выжать из ситуации все, что можно. Даже и не знаю, что пугает Джона больше: мысль о том, насколько уязвимы простецы, или тот факт, что Марисоль угрожает подробно объяснить ему принцип действия рентген-аппарата.
Саймона впечатлило, что угомонить Марисоль не смогло даже эльфийское оружие.
– Мы думали, это ты уже мертв, – сказала Жюли. – Дивный народ всегда готов сорвать на ком-нибудь свою злость на Сумеречных охотников. Они же настоящие ядовитые змеюки. Могли сделать с тобой что угодно.
– И это была бы моя вина, – побледнел Джордж. – Ведь ты пытался остановить меня.
– Это была бы вина фейри, – заявила Жюли. – Но ты сам хорош: как можно быть таким беспечным! Ты должен был помнить, кто они такие. Это они только с виду на людей похожи, а в душе – настоящие акулы.
Лавлейс коротко кивнул. Беатрис смотрела так, что было ясно: она целиком и полностью согласна с подругой.
– А знаете что? – выкрикнул вдруг Саймон. – Я сыт этим по горло.
Все уставились на него с недоумением и даже скептически. Лишь Изабель посмотрела на Саймона и улыбнулась. Он подумал, что наконец-то понял, что за огонь бушует в Магнусе. Огонь, который не дает ему замолчать даже после того, как Конклав не пожелал его слушать.
– Я знаю: вы все считаете, что я всегда критикую нефилимов, – продолжал Саймон. – Вам кажется, что я недостаточно думаю о… о священных законах Ангела и о том, что вы в любую минуту готовы положить свои жизни, защищая людей. Вы думаете, что для меня это неважно, но вы ошибаетесь. Для меня это значит очень много. Но я не могу позволить себе роскошь смотреть на вещи только под одним углом. Все вы замечаете, когда я унижаю Сумеречных охотников, но никто из вас не следит за языком, когда речь заходит о Нижнем мире. Я сам был обитателем Нижнего мира. И сегодня меня спас тот, кого Конклав решил осудить как нежить, несмотря на то что его храбрости позавидуют иные нефилимы… несмотря на то что он остался нам верен. Вы хотите, чтобы я признал, что нефилимы – самые великие существа на свете и в их мире ничего не нужно менять. Но я не признаю. И не собираюсь признавать.
Саймон глубоко вздохнул. Теперь он чувствовал себя так, словно мирного, хорошего сегодняшнего утра вообще не бывало. Может, это и к лучшему. Может быть, в последнее время его жизнь стала уж чересчур спокойной.
– Я не захотел бы стать Сумеречным охотником, если бы думал, что мне предстоит сделаться таким, как ваши отцы или отцы ваших отцов. И вряд ли бы хоть один из вас понравился так сильно, как нравится сейчас, если бы я считал, что со временем вы станете такими же, как все Сумеречные охотники прошлого. Я хочу, чтобы мы все были лучше. Пока что я не представляю, как все изменить, но очень хочу, чтобы все изменилось. И простите, если расстраиваю вас, но я по-прежнему буду ныть и жаловаться.
– Только позже, – добавила Изабель. – Он продолжит жаловаться и ныть как-нибудь потом, потому что прямо сейчас мы идем на свадьбу.
Всех, похоже, немного ошарашило то, что вместо радостного воссоединения друзей они нарвались на речь о правах нежити. Саймон подумал, что Жюли сейчас точно заедет ему чем-нибудь по лицу, но девушка внезапно сменила гнев на милость.
– Ладно, – заявила она. – Мы послушаем твой утомительный гундёж попозже. Только, пожалуйста, постарайся покороче.