– Мам, я здесь потому, что… Хотел кое о чем тебе рассказать.
– Забавно. Я вообще-то тоже… тоже хотела кое о чем тебе рассказать.
– Да? Отлично! Тогда ты первая.
Она вздохнула.
– Помнишь Эллен Клейн? Твою преподавательницу иврита?
– Разве я могу ее забыть? – криво усмехнулся Саймон.
Миссис Клейн отравляла ему жизнь со второго класса по пятый. Каждый вторник после уроков они начинали молчаливое сражение – а все из-за досадного происшествия на детской площадке, когда Саймон случайно снял с нее парик и забросил его в голубиное гнездо. Так что следующие три года прошли под знаком ее мести – отчаянных попыток испортить ему жизнь.
– Ты же знаешь, она просто была милой пожилой леди, пытающейся привлечь к себе внимание, – с понимающей улыбкой сказала мама.
– Милые пожилые леди не выкидывают в мусор твои карточки с покемонами, – возразил Саймон.
– Почему же? Выкидывают, если ты, прячась за синагогой, пытаешься выменять эти карточки на вино для кидуша, – заметила мама.
– Да я бы никогда!..
– Мама всегда все знает, Саймон.
– Ну ладно. Допустим. Но это же был очень редкий Мью! Единственный покемон, который…
– Да это сейчас неважно. Дочь Эллен Клейн недавно сыграла свадьбу со своей подругой, очень милой девушкой. Она тебе понравится. Нам всем она нравится. Но…
Саймон закатил глаза.
– Но дай угадаю: миссис Клейн – яростная гомофобка, да?
– Нет, не в этом дело. Дело в том, что девушка ее дочери – католичка. С Эллен случился удар, она не пришла на свадьбу, а теперь носит траур и рассказывает всем и каждому, что ее дочь для нее все равно что умерла.
Саймон уже открыл рот, чтобы крикнуть, что он все это время был прав и миссис Клейн – настоящая сварливая мегера, но мать, подняв палец, не дала ему произнести ни слова.
Видимо, мамы и правда всегда всё знают.
– Да-да, это ужасно, но я рассказываю это тебе не затем, чтобы доказать, что ты был прав. Я рассказываю это тебе… – Вдруг разнервничавшись, она сплела пальцы. – У меня появилось странное чувство, когда я услышала эту историю, Саймон. Я как будто знала, что она пожалеет об этом – потому что я об этом уже пожалела. Разве это не странно? – Мама чуть смущенно хохотнула, но в смешке этом не слышалось ни капли веселья. – Разве не странно чувствовать себя виноватой за то, чего ты даже не делал? Не могу сказать почему, Саймон, но я чувствую себя так, словно ужасно тебя предала – и сама не помню, как это произошло.
– Не выдумывай, мам! Ты ничего такого не делала. Это просто смешно.
– Конечно, смешно. Я бы никогда так не поступила. Родители должны любить своих детей безо всяких условий. – Ее глаза блестели от непролитых слез. – Ты ведь знаешь, что я именно так тебя и люблю, Саймон, да? Безо всяких условий?
– Конечно, знаю.
Саймон произнес это с полной уверенностью. Он действительно сказал то, что хотел сказать. Но, конечно, это была всего лишь очередная ложь. Потому что в той, другой жизни, которая сейчас оказалась стертой из их воспоминаний, мама его предала. Предала и выкинула из дома, когда Саймон сказал ей, что он вампир. Заявила, что он ей больше не сын. Что ее сын мертв. И тем самым доказала, что любовь ее не была такой уж безусловной.
Саймон не помнил, как это случилось. Но где-то в глубине подсознания, там, где нет мыслей, а только ощущения, он никогда не забывал эти чувства – боль, предательство, потерю. И ему никогда не приходило в голову, что мама тоже может это помнить.
– Какая глупость. – Она стерла со щек слезы, встряхнулась. – Не знаю, с чего это я вдруг так расчувствовалась. Просто… Просто мне показалось, что нужно тебе это сказать, а потом ты появился здесь, как будто так и должно быть всегда, и…
– Мам. – Саймон за руку поднял ее со стула и крепко обнял. Она внезапно показалась ему ужасно маленькой, и он невольно задумался, как тяжело ей приходилось работать все эти годы, чтобы защитить его. Теперь настала его очередь делать все, чтобы защитить ее. Теперешний Саймон – вовсе не тот Саймон, что жил здесь два года назад. Вовсе не тот Саймон, который признался матери, что он вампир, и его за это выгнали из дома. Но, может, его мама тоже изменилась. Может быть, одного неправильного выбора ей оказалось достаточно, чтобы никогда больше этого не повторять; может быть, пора перестать обвинять ее в предательстве, которого к тому же ни он, ни она толком не помнят. – Мам, я знаю. И я тоже тебя люблю.
Она отстранилась – настолько, чтобы встретиться с ним взглядом.
– Ну а у тебя что? Что ты должен был мне сказать?
Как-то не очень это подходило к обстановке.
– Я утром тебе скажу, – вывернулся Саймон. – А то ты устала, как мне кажется.
Мама улыбнулась. Усталость и впрямь была написана у нее лице.
– Утром, – повторила она. – Добро пожаловать домой, Саймон.