– Ты… чего? – Роберт не хотел кричать, но это получилось само собой. – Это как-то не смешно, – добавил он, тщательно следя за голосом.
– Я и не смеюсь. Я влюб…
– Только не говори это еще раз. Никогда больше такого не говори.
Вейланд побледнел.
– Я знал, что ты, скорее всего… Что ты не чувствуешь того же, не можешь…
Внезапно, с силой, чуть не сбившей его с ног, Роберта накрыла волна воспоминаний. Ладонь Майкла у него на плече. Руки Майкла, обнимающие его. Майкл, дерущийся с ним. Майкл, аккуратно поправляющий его неправильный хват меча. Майкл, лежащий на кровати всего в паре метров от него, ночь за ночью. Майкл, раздевающийся, берущий его за руку и тянущий за собой следом в озеро Лин. Майкл, с обнаженной грудью, мокрыми волосами и сияющими глазами, лежащий рядом с ним на траве.
Его затошнило.
– Ничего не изменится, – сказал Майкл. Роберт рассмеялся бы, если бы не опасался, что от этого его начнет рвать. – Я – по-прежнему тот же самый человек. Я ничего у тебя не прошу. Просто хочу быть честным. Мне нужно было, чтобы ты знал.
Да, Роберт знал. Знал, что Майкл – лучший на свете друг, который у него когда-либо был, и самая чистая душа, какую он только встречал. Знал, что должен сейчас сесть рядом с ним, сказать, что все нормально, что ничего не придется менять, что клятва, которую они дали друг другу, была совершенно искренней и связывает их навсегда. Знал, что в любви – желудок Роберта перевернулся от этого слова – в
Но еще он знал, что подумают люди.
Что они подумают о Майкле… и что припишут ему, Роберту.
Люди будут болтать, распускать слухи и
Так или иначе, люди будут
Он не мог этого допустить. Он потратил слишком много сил, чтобы стать тем, кем стал. Стать настоящим Сумеречным охотником. Он не мог допустить, чтобы люди опять смотрели на него, как тогда, – словно он
И не мог допустить, чтобы Майкл смотрел на него
Потому что… вдруг Роберт сам тоже начнет сомневаться?
– Ты больше никогда ничего такого не скажешь, – холодно заявил он. – А если станешь настаивать, это будет последнее, что я от тебя услышу. Понимаешь меня?
Майкл не сводил с него непонимающего взгляда.
– И ты никогда не станешь ни с кем об этом разговаривать. Я не допущу, чтобы люди думали так о нас. О
Вэйланд пробормотал что-то неразборчивое.
– Что? – резко переспросил Роберт.
– Я спросил, как именно они будут обо мне думать.
– Они будут думать, что ты отвратителен, – объяснил Лайтвуд.
– И ты тоже так думаешь?
Голос, притаившийся где-то на задворках сознания Роберта, произнес: «Остановись. Остановись, это твой последний шанс».
Но прозвучало это слишком тихо.
И неуверенно.
– Да, – ответил он так твердо, как только мог, чтобы не терзаться вопросами, действительно ли он хотел сказать именно это. – Ты отвратителен. Я дал тебе клятву и буду соблюдать ее. Но клянусь: между нами больше ничего не будет так, как прежде. Фактически, начиная с этого момента, между нами вообще ничего нет.
Майкл не стал спорить. Не сказав ни слова, он развернулся и исчез среди деревьев, оставив Лайтвуда в одиночестве.
То, что Роберт только что сделал, то, что он сказал, было… было непростительно. Он знал это. Но сказал себе: это вина Майкла, это его, Майкла, решение. Он же сделал лишь то, что должен был сделать, чтобы выжить.
Но теперь он видел правду. Валентин не ошибся. Роберт просто не способен на настоящую любовь или верность. Лайтвуд думал, что Майкл – исключение, что он – доказательство того, что Роберт может быть абсолютно уверен хоть в ком-то, может быть
Теперь и эти надежды пошли прахом.
Хватит, подумал Роберт. Хватит бороться, хватит сомневаться в собственных возможностях, хватит все время поддаваться собственной слабости и недоверчивости. Он примет предложение Валентина. Позволит ему выбирать вместо себя, верить вместо себя. Он сделает все, что потребуется, чтобы остаться в Круге, рядом с Валентином.
Потому что это все, что у него осталось.
Саймон бежал по мрачным коридорам, поскальзывался на слизистом полу, мчался вниз по выщербленным ступеням, безостановочно проклиная Академию и ее строителей, придумавших эту похожую на лабиринт крепость, где не ловит сигнала ни один сотовый. Его ноги стучали по истертым каменным плитам, легкие горели; путь казался бесконечным.