Хроники Б-ска +

– Сергей Александрович, – повеселела трубка. – А может быть, вы знаете телефон Мостовщикова-Старшего?

Здесь пришлось взять паузу уже мне. Человек, известный мне, как Мостовщиков-Старший, то есть, собственно, мой отец и ваш, дети мои, дед, умер 12 лет тому назад. Умер, не дав мне возможности толком наговориться с ним, наплакаться, нажаловаться и нарадоваться вместе с ним.

– Телефона Мостовщикова-Старшего у меня нет, – сказал я после некоторого раздумья. – Но если вы его найдете, я буду вам страшно благодарен.

– Нет, вы просто поймите Сергей Александрович, – попытался утешить меня голос из эфира. – Просто говорят, что есть еще теперь какой-то Младший Мостовщиков, тоже журналист. Вы не он?

– Теперь я за Старшего, – ответил я и положил трубку.

Я теперь за Старшего, дети мои.

Граф с Чермета

Умер Граф

Умер Граф. Официальные лица и малознакомые люди знали его как Владимира Александровича Бизюкина. Друзья его звали Граф. Говорят, ещё со школы. Я, хоть и могу считать себя его другом, так и не начал обращаться к нему «Граф». Только в лесу. Так кричать удобнее.

Как-то странно, что Граф умер. Он вроде не собирался. Всегда всем говорил: «Ни за что не волнуйся. Я тебя очень хорошо похороню». И ещё говорил: «Похороны лучше, чем день рождения. Подарок нести не надо». Он вообще много чего говорил. Только его слушали мало. Можно понять. Не всем нравится, когда тебе в морду курят «Приму» или что там он последние годы курил? «Святой Георгий»? Или ещё какую-то гадость? Я слушал.

Тема, с которой начинался разговор с Графом, не имела совершенно никакого значения. Это могло быть про грибы (он безумно любил искать грибы), про рыбалку (хотя лес он любил больше), про его деревянную резьбу (всю жизнь он что-то вырезал), про школу (в начале трудовой биографии он преподавал литературу, а в конце – труды), про газету «Б-ское время» (номинально он работал там в отделе рекламы, а фактически он работал Графом), про массовые праздники (он поставил их множество), про КВН (он знал в нём толк, в том, изначальном, со смешными и умными текстами), про его книги (он тут затеял мемуары писать про старый Б-ск, да не закончил), про детей и внуков (их у него есть). Неважно про что. Но рано или поздно разговор обязательно уходил в театр и оттуда уже не возвращался. Мне кажется, про театр Граф знал всё. Не в энциклопедическом смысле, хоть и этого не отнять. Он, я думаю, понимал, как театр делается.

А его никто не слушал. Вернее, почти никто. И я не дослушал.

Похороны послезавтра. В кругу моих знакомых как-то повелось на похоронах вспоминать смешные истории про виновника торжества. Нет, не специально. Просто так получается. И не за поминальным столом, конечно. На курилке, среди своих. Возможно, это кощунство, но мне нравится. И послезавтра мы наверняка вспомним, как Граф в «Б-ском времени» каждый обеденный перерыв жарил сало с луком прямо в отделе рекламы. И как он второпях написал песню для фольклорного ансамбля, а её потом напечатали в сборнике как народную 17 века. И много ещё чего вспомним. И вынесем гроб под аплодисменты, как и положено выносить гроб Артиста.

Не волнуйтесь, Владимир Александрович, мы Вас хорошо похороним.

Петренко (м)

Мой Чермет

– Ты где живёшь?

– На Чермете…

– А это где?

– Чермет?.. Чермет – это на Чермете.

Чермет начала 50-х – это было совершенно особое городское образование. Хотя и за городом-то он только числился, оставаясь по существу пригородом, при том довольно обособленным пригородом. «Пошли в город», – говорили у нас, направляясь в центр, тем самым как бы отделяя свой район от собственно Б-ска. О том, где проходит граница между «городом» и Черметом, среди брянской шпаны шли ожесточённые, часто доходившие до драк, споры. При том все спорщики доказывали свою принадлежность именно к Чермету, а уж никак не к «городу». «Городскими» почему-то быть никому не хотелось, высоко котировались также Макаронка, Карачиж, но о них пусть вспоминают другие. Черметообразующими были три улицы: Ленина (ныне Фокина), Советская, Пролетарская, к ним примыкала куча улочек, проулков и тупичков. Бесспорно, черметовская территория начиналась от роддома. Хоть самого роддома тогда еще здесь не было, на этом месте за дощатым забором была какая-то заготконтора. Что она заготавливала, сегодня вряд ли кто вспомнит, помню лишь, что мы, пацаны, лазали туда воровать (или, как у нас говорили, тырить) мочёные яблоки из огромных дубовых бочек, стоявших прямо у забора.