Хроники ближайшей войны

Опять-таки проще всего было бы сказать, что и с германским фашизмом, и с радикальным исламом русское почвенничество сближается по главному признаку: презрению к личности и преклонению перед толпой. Некоторые младотеоретики предпочитают называть такую позицию идеократической: жизнь, мол, ничто, идея – все. Хорошо зная этих идеократов, я как истинный психополитолог вижу, что идею они отождествляют с собой, а стало быть, вместо идеократии мечтают всего лишь о полноценной автократии. Русскому почвеннику подавай мир, в котором он был бы главным, а толпа бы знай себе внимала, так что презирается не личность вообще, а чужая личность. Своя же, чаще всего ущербная, для легитимизации и окончательного торжества нуждается в неоспоримой, авторитетной идее – так возникают идеократические утопии, замешенные чаще всего на идее личной мести или власти. Но и такое объяснение, боюсь, было бы оскорбительно и неполно – поскольку в русском почвенничестве случаются люди, вовсе не рвущиеся к власти и не презирающие личность. Уж как-нибудь Андрей Кураев или Михаил Леонтьев не тянут на полноценных идеократов, поскольку слишком для этого умны. Причина глубже. Разумеется, некоторое количество русских консерваторов предпочитает видеть в образе США врага номер один именно потому, что им кровно близки идеи арийского фашизма, гиперборейской избранности и исламского фанатизма; некоторым Божий лик видится не в отдельном человеческом лице, а в ревущей и бегущей толпе. Но утверждать, что все консерваторы таковы,- я никак не решусь: среди них полно приличных людей вроде двух упомянутых. Заподозрить Кураева в подспудной любви к исламу, а Леонтьева – в том, что фашизм ему ближе глобализации, не смог бы и самый упертый противник. Значит, дело все-таки в ином.

Кураев нам тут много поможет в силу своей откровенности; он давно и часто сетовал на то, что православие утратило подлинную пламенность, пассионарность. Зато у ислама ее более чем достаточно.