Хроники ближайшей войны

Вероятно, он имел в виду Татьяну Толстую и Наталью Иванову, которые как раз в это время проводили собственные творческие встречи в книжном салоне.

После этого все пошли фотографироваться. Я стоял совсем рядом с Путиным и мучительно думал, что бы ему сказать. Вот он стоит рядом со мной, этот невысокий человек, о котором я написал в «Собеседнике» столько стихотворений. На нем белая рубашка, синий в мелкую белую точку галстук и серый костюм, брюки которого ему, кажется, чуть длинноваты. Ботинки у него черные и очень блестящие. Глаза светло-голубые.

Морщины на лбу в непрерывном движении. Он вообще часто морщит лоб, словно говоря:

«Да ну?!» Хотя понятно, что удивить его трудно. Это он шутит. Вот он смотрит на русскую литературу и думает: «Пятьдесят русских писателей… Да ну?!» Ему даже удивительно, что в России осталось столько писателей и вот они даже куда-то ездят. И при этом он отлично видит, что все эти писатели с ним здороваются крайне почтительно и некоторые даже ловят его взгляд. Это обаяние власти, с ним ничего не поделаешь. Хотя все писатели отлично знают цену этой власти. И он, Владимир Путин, тоже отлично ее знает. И даже догадывается о цене писателей.

– Владимир Владимирович,- спросил я его наконец во время фотографирования в президентском саду, перед фонтаном, под теплым парижским солнышком.- А что бы вы сами хотели почитать, если бы у вас было время?

– Я-то? - переспросил он.- Сурьезный вопрос… А между прочим, у меня есть время,- сказал он и посмотрел на меня с таким видом, как будто и меня читает и все про меня знает.

– И что вам нравится?

– Если я скажу, это будет заказ,- ответил он.- Так что секрет.

Я потом подошел к Олегу Добродееву, стоявшему неподалеку, и спросил: ну что же, что он все-таки читает?!

– В основном мемуары девятнадцатого века,- признался Добродеев.- Кое-что я ему рекомендую. Он много читает.

– А вы с ним разговариваете?

– Бывает.

– Вы ему скажите, что ли,- сформулировал я наконец самое главное,- что если народ почувствует страну своей, то он сделает чудеса. А то у нас она как не своя, и мы себя не чувствуем нужными ей…

– Правильно,- грустно сказал Добродеев.- Вот во Франции у каждого есть чувство личной вовлеченности в историю. Я же Францией много занимаюсь, историей… Помимо основных своих дел…

Ясно было, что будь его воля - он занимался бы, конечно, в основном Францией.

– А вы чего-нибудь попросили у президента? - спросил я у своего любимого писателя Валерия Попова.

– Да у меня все есть,- сказал он смущенно.- Разве что ума… Или таланта…

– Странное у меня чувство,- признался я любимому писателю.- Общение с властью - такой интимный процесс… вроде любви… Будто публично занялся любовью. И стыдно, и приятно. Но закончилось, кажется, благополучно.

– Это будет видно недели через три,- дальновидно заметил Попов. 2005 год