И начинался новый день. Пионервожатыми в лагере работали девушки-студентки из педагогического института, которые проходили здесь практику. Всем им было примерно по девятнадцать-двадцать лет. Пацаны никого из них всерьез не воспринимали. Воспитателями были люди взрослые, и, ребятам казалось, даже пожилые, лет тридцати пяти – сорока на вид, закаленные школьные учителя, которые таким образом подрабатывали в летние каникулы, а также отдыхали на свежем лагерном воздухе от городской пыли. В основном женщины, решившие совместить отпуск с работой в летнем лагере. И почти все были со своими детьми. Практически дача в Подмосковье, только без грядок. Питание, проживание бесплатно, плюс зарплата педагога, плюс доплата за кружки. Дети, до двадцати человек в отряде, в нагрузку.
Воспитателем первого отряда был Сергей Николаевич, тридцать семь лет, историк, рано полысевший, но еще моложавый мужчина, бывший старшина морской пехоты Северного флота. Он всегда носил тельняшку под рубахой в сырую погоду, был опрятен, и педагог он оказался от Бога. Он умел найти общий язык с любым подростком, невзирая на особенности характера. Вернее, он умел их, эти особенности, использовать. В его речи никогда не слышалось повелительных ноток. Он умел быть своим и в то же время всегда сохранял определенную дистанцию с собеседником, необходимую ему для руководства. Одним словом – старшина.
Палата мальчиков первого отряда располагалась в угловой комнате первого корпуса. Та самая комната, скорее даже зала, с лепниной на потолке, которую мальчишки изучали, глядя вверх, после обеда, во время тихого часа или после вечернего футбола, лежа поверх одеял, «по-американски», только не в обуви. Грязные подошвы они все же свешивали с краю. Палата была угловой, и из нее выходили, как в песне «Машины времени», три окна:
Вероятно, по замыслу первого хозяина дома, это был кабинет с высокими, под три метра, потолками, с хорошо сохранившимся широким дубовым паркетом. «Кабинет» был очень просторным, настолько, что в нем умещалось десять коек. Одно боковое окно выходило на юг, а два западных смотрели на опушку леса. И если окна были закрыты, например во время дождя, в палате была идеальная тишина. «Кабинет» имел широкие двустворчатые распашные двери, правда пользовались только одной створкой, вторая была защелкнута на шпингалеты. Конечно, мальчишки никакого внимания на это барское великолепие не обращали. Лазили в окно, сокращая путь с улицы в палату или чтобы лишний раз не попасться на глаза вожатым и воспиталкам. Они сидели с ногами на подоконнике и тренькали на гитаре. Ноги, входя с улицы, никто и никогда не вытирал, обувь перед сном снимали около кровати, оставляя грязные кеды рядом с тумбочкой. Никакие низкие оценки лагерной комиссии, крикливые требования вожатой Светы убраться в палате не имели существенного воздействия. То есть уборка, конечно же, производилась, правда, как говорится, «насухую». Верхний слой пыли и грязи, бросающийся в глаза, размахивался веником, так что подымалась пыль столбом, а к обеду, после прохода комиссии, все возвращалось «на круги своя».
Лагерная жизнь ребят текла своим чередом, пока однажды все не изменилось… Не изменилось и не запомнилось им. Именно этот маленький эпизод, то как «сделал» их старшина, они потом вспоминали всю оставшуюся жизнь, которая разметала их по свету, обременила заботами, семьями и своими детьми.
Однажды погожим летним утром Сергей Николаич в хорошем настроении шел по центральной аллее лагеря. Пионеры были все при деле, каждый с веником, совком, кто-то с граблями, сметали в кучи фантики от конфет и всякий мусор. Вдруг Сергей Николаич увидел Свету, вожатую подшефного ему первого отряда, которая вся в слезах, прячась кустами, почти бежала прочь от него или пыталась не попасться ему на глаза.
– Светлана, стой! – полушутя скомандовал он. – Бегство бессмысленно, сопротивление бесполезно. Предлагаю сдаться.
Света остановилась, быстро приводя себя в порядок.
– Что случилось?
Света замялась – и вдруг разрыдалась не на шутку. В слезах и соплях, всхлипывая, она сбивчиво пролепетала:
– Я бездарный пе-е-дагог! Я ошиблась с профессией, я ни на что не гожусь… У-у-у… Хлюп-хлюп…
– Да в чем дело? Толком объясни! – уже серьезно попросил старшина.
– Мальчишки меня не слушаются… У-у-у… Хлюп-хлюп… В-о-обще-е-е… Пока вас не было, мне начальник лагеря, Дим Димыч, сделал замечание за грязь в корпусе, в палате мальчиков. А я им говорила, я их и просила, и ругала, и вообще! У меня ничего не… не получа-а-ется… Хлюп-хлюп… а уже середина смены-ы…