Хроники Фрая

Мы с Майком Оккрентом полетели в Нью-Йорк «клиппер-классом» — так назывался в «Пан Америкэн» бизнес-класс, где вы могли есть, пить и курить, пока у вас не повылазят глаза, печень и легкие. В нашем распоряжении имелось несколько дней, а задача состояла в том, чтобы произвести ослепительное впечатление на потенциальных финансистов и сопродюсеров Ричарда. Роберт Линдсей уже ждал нас на месте. То было самое первое мое путешествие в Соединенные Штаты, и мне все время хотелось крепко обнять самого себя и поздравить. В детстве я часто строил фантазии об Америке и чувствовал, что, когда попаду в нее, выяснится, что мы с ней уже знакомы, — и за это я полюблю ее еще сильнее.

Не стану чрезмерно расстраивать вас разглагольствованиями о силуэте Манхэттена. Если вы не были в Нью-Йорке, то видели его в кино или по телевизору и знаете, что на этом относительно маленьком острове стоит множество очень, очень высоких зданий. Вы знаете, наверное, что там масса туннелей и погромыхивающих мостов. Там есть вытянутый в длину Центральный парк, широкие авеню, идущие прямиком с одного конца острова на другой и ритмически пересекаемые пронумерованными улицами (стритами). Вы, наверное, знаете также, что и у авеню имеются номера — за вычетом тех, что удостоились названий: Мэдисон, Парк, Лексингтон, Амстердам или Вест-Энд. И знаете, что существует одно исключение, одна диагональная магистраль, идущая вниз из верхнего левого угла острова, игнорируя симметрию решетки, создавая по пути на юго-запад площади, прямоугольные и круглые («скверы» и «сёркесы»), и вырезая треугольники открытого пространства — Верди-сквер, Данте-парк, Колумбус-сёркес, Мэдисон-сквер, Геральд-сквер, Юнион-сквер. Знаете, что эта беззаконная диагональ называется Бродвеем. И может быть, знаете, что на Таймс-сквер — там, где Бродвей встречается с 42-й стрит, — вот уже сто лет бьется театральное сердце Нью-Йорка.

Я обошел район театров, полюбовался неоновыми вывесками, поклонился статуе Джорджа М. Коэна («Передайте привет Бродвею», — значится на его постаменте, и у меня по сей день, когда я вижу этот памятник, сжимается горло — более от преклонения перед сыгравшим его Джеймсом Когни, чем от любви к самому Коэну, о котором я мало что знаю), посидел в ресторане «Карнеги Дели», сочиняя почтовые открытки, снося ошеломительную грубость официантов и пытаясь проникнуться смыслом сэндвича «Рубен Особый». Все в Нью-Йорке точь-в-точь таково, как вы ожидаете, и однако же все вас изумляет. Если бы я, попав на Манхэттен, обнаружил, что авеню здесь извилисты и кривы, дома приземисты, а люди медлительны, добродушны и растягивают слова, что нет здесь ни следа баснословной энергии, которая передается вам от мостовых, пока вы просто-напросто шагаете по ним, — вот тогда у меня появился бы повод удивленно моргать и покачивать головой. А так город оказался в точности таким, каким я ожидал его увидеть, каким его давным-давно описали легенды, предания, литература и легкая музыка — вплоть до поднимающихся из люков облачков пара, корабельного покачивания гигантских, украшенных шашечками такси, когда они подпрыгивают и пришлепывают покрышками огромные листы железа, словно оброненные на улице небрежным великаном, и странного дымка, которым попахивает на каждом уличном углу и который оказывается, после дотошного расследования, ароматом только что испеченных претцелей. Все было так, как я всегда и думал. Но при этом я не мог не останавливаться через каждые пять шагов, не улыбаться, не ахать, не таращить глаза, дивясь театральности увиденного мной зрелища, его шуму, грубости и жизненной энергии. Подтверждение наших абсолютно уверенных ожиданий поражает нас сильнее их опровержения.

Возможными коллегами Ричарда по бродвейской постановке были два американца — Джеймс Нидерландер, владевший, судя по всему, половиной театров Америки, и Терри Аллен Крамер, владевшая, похоже, половиной недвижимости Манхэттена. Это были серьезные, видавшие виды бизнесмены. Они вбили себе в головы, что танцевать англичане не могут, а когда у американского продюсера застревает в голове какая-то мысль, выбить ее оттуда не способно ничто — ни «Мистер Мускул», ни тринитротолуол, ни электрошоковая терапия.

Джеймс Нидерландер веровал, что знает секрет хорошего мюзикла.

— В нем есть душа, — сказал он мне в ресторане «Берег басков» — за ленчем, на котором присутствовали Терри, Майк и Роберт. — Я видел ваше шоу в Лондоне и сказал жене: «Лапушка, у этого шоу охеренная душа. Охеренная, мы должны его поставить». И она со мной согласилась.

— Но для этого нужна настоящая хореография, — пророкотала Терри.