Хроники Кадуола

«К твоему сведению, известно. Они хранятся на счету в Мирцейском банке, в Соумджиане».

«Я решил возбудить против Флоресте гражданский иск. У меня хорошие шансы на получение больших денег в качестве возмещения — особенно если дело будет рассматриваться Верховным судом станции Араминта, в юрисдикцию которого входит любой нанесенный мне ущерб».

«Ага! — воскликнул Бодвин Вук. — Тебе свойственна чертовски неприятная манера Клаттоков наносить удар по самому больному месту! Даже осужденный на смерть, Флоресте будет корчиться и выть, не желая расставаться со своими драгоценными денежками!»

«Примерно такими соображениями я и руководствуюсь. Каким образом можно было бы начать гражданское судопроизводство?»

«Вильфред Оффо подготовит бумаги сегодня же, и на деньги Флоресте наложат арест. Можешь считать, что они хранятся в сейфе из алмазной стали, и что их охраняет сотня серых штурмовиков, положивших конец царствованию Зеба Зонка!»

«Флоресте будет, как минимум, очень разочарован».

«Несомненно. Когда ты хочешь его допросить? Это можно устроить в любое время — в обозримом будущем у Флоресте не предвидится никаких ангажементов».

«Сегодня после обеда, если можно».

«Я скажу Марку, чтобы он оказал тебе всевозможное содействие».

Сразу после обеда Глоуэн завернулся в плащ и направился по мосту над рекой, нагибаясь и отворачиваясь, чтобы защитить лицо от холодного, брызжущего моросью ветра, к тяжеловесному зданию старой тюрьмы, стоявшей на другом берегу, напротив Орфеума. В конторе, где регистрировали заключенных и посетителей, его обыскал тюремщик, Марк Диффин. «Не буду извиняться, — сказал он. — Я никого не пропускаю без обыска, даже самого Бодвина Вука — таков его приказ. И что у вас, позвольте спросить, в этой коробке?»

«Именно то, что вы думаете. Я ее оставлю у вас. Если коробка мне потребуется, я дам об этом знать».

Глоуэн зашел в камеру и некоторое время стоял у двери. Флоресте сидел в деревянном кресле за грубо сколоченным дощатым столом, поглощенный созерцанием небольшого белого цветка в изящной синей вазе. Неподвижная завороженность его взгляда свидетельствовала о некоем мистическом внутреннем переживании. Может быть, Флоресте просто-напросто надеялся, что Глоуэн проникнется благоговением и на цыпочках удалится из камеры, не сказав ни слова. «Все возможно», — подумал Глоуэн. Вслух он сказал: «Дайте мне знать, когда наступит удобный момент для того, чтобы прервать вашу медитацию».

Не отрывая глаз от цветка, старый режиссер устало махнул рукой: «Говори! Придется слушать — другого выхода нет. Моя единственная надежда — надежда сама по себе. Надежды нет нигде, надежды нет ни в чем, есть только ее символ — этот маленький цветок, бесстрашный, непобедимый!»

«Приятный цветок», — согласился Глоуэн. Он пододвинул стул к столу и уселся напротив Флоресте: «Я хотел бы задать вам несколько вопросов. Есть надежда, что вы на них ответите».

«Сегодня я не разговорчив. Сомневаюсь, что мои ответы будут соответствовать твоим ожиданиям».

«Я хотел бы знать, из чистого любопытства: как давно вы знакомы с ординой Заа? Я имею в виду женщину, управлявшую семинарией на Поганом Мысу».

«Имена для меня ничего не значат, — отозвался Флоресте. — Мне знакомы тысячи людей, всевозможных званий и обличий. Некоторых я запоминаю, потому что им свойственны особый стиль существования или какое-то чутье, отличающее их от рядовых обитателей Ойкумены. Другие — как следы на прошлогоднем песке: гнетущие своей обыкновенностью существа, о которых лучше забыть».

«К какой категории существ вы относите ордину Заа?»

«Придирчивая классификация обременительна и бесцельна».

«Может быть, вы соблаговолите мне объяснить, почему Заа, неглупая женщина, стала забивать голову себе и другим мономантическим бредом?»

Флоресте холодно усмехнулся: «Факт есть факт, не так ли? Вещи таковы, какие они есть, и этого достаточно для человека, умеющего действовать».

«Вы драматург — разве вас не беспокоят побуждения?»

«Только как драматурга. Взаимопонимание, симпатии — все это лишь средства, которыми неуверенные в себе пытаются рационализировать свое полное страхов и темных инстинктов мироощущение».

«Любопытная точка зрения».

«Несомненно. А теперь я сказал все, что мне хотелось сказать — можешь идти».

Глоуэн притворился, что не расслышал последнее предложение: «Дело идет к вечеру, погода зябкая. Почему бы нам не выпить по бокалу вина? Надеюсь, вы не возражаете — в конце концов, мы оба люди воспитанные и цивилизованные».

Флоресте ответил надменным взглядом: «С чего ты взял, что меня можно задобрить примитивными трюками? Я не нуждаюсь в твоем вине ни утром, ни вечером».

«Я ожидал, что вы откажетесь, — отозвался Глоуэн, — и не принес никакого вина».

«Болтовня! — пробормотал Флоресте. — Все это безмозглая, никому не нужная болтовня. Разве ты меня не слышал? Я разрешил тебе удалиться».

«Как вам будет угодно. Но я не успел поделиться с вами плохой новостью!»

«Я не интересуюсь новостями. Все, чего я хочу — прожить остаток своих дней в мире и спокойствии».

«Даже если новость касается непосредственно вас?»