Хроники Лайка (СИ)

Мужчина крепко зажмурился, словно желая проснуться от жуткого сна, затем широко распахнул глаза и... плюнул в лицо своему мучителю. Палач беспристрастно (не в первый раз) утерся, потом взял из жаровни обмотанный тканью железный прут и ткнул в грудь допрашиваемому. Тот заорал, как любой другой на его месте. А потом заговорил. Быстро-быстро, захлебываясь собственным потоком слов. Но ни единого кардинал разобрать не смог. Он подошел к дыбе, отстранив экзекутора, и, как тот, погибший рыцарь, коснулся медальона, снять который его подручные не сумели. Звезда с семью лучами. Семь - число Света. Ошейник. Значит ли, это этот человек - Его раб?..

Мужчина неожиданно расхохотался, как безумный, и принялся щелкать пальцами. Внезапно сегментная лента ошейника ожила. Сжалась, душа своего носителя, давя на кадык. Смех захлебнулся, глаза закатились, и он обмяк в колодках.

В воцарившейся тишине отчетливо тикала стрелка хронометра, и Сильвард осознал, что напрасно теряет время. Никаких ответов он не добьется. Но формальность была соблюдена, хоть узник и не изъяснялся по-сиарски.

- Да будет наказан по заслугам! - произнес Сильвард ритуальную фразу инквизиторов, вытер руку о полы своего одеяния, словно прикоснулся к скверне, и быстрым шагом вышел прочь, отдать новые распоряжения.

Писарь, скрывающий лицо под глубоким капюшоном, посыпал чернила мелким песком из небольшого мешочка, дождался, пока излишки впитаются и сдул крупицы в жаровню. "Бред собачий", - гласила единственная запись, сделанная им за все время. Хорошо, что оставшийся в камере палач не умел читать, и лишь проводил его действия почтительным взглядом, словно он совершил некое священнодействие.

Проникнуть в крепость в сумерках не составило особого труда, так как стража несла службу из рук вон плохо. Скрываясь в тенях, воспитанник архимага нашел человека, место которого мог занять, не привлекая излишнего внимания. Тучный писарь, страдающий псориазом (болезнь кожи) прятал уродство под монашеским облачением. Объем тела восполнила куртка с зашитыми в подкладку стальными пластинами. Что же до лица - так Тени всегда славились умением перевоплощаться. Немного гримерного искусства - и дело в шляпе. Вернее, в капюшоне. Быть узнанным в возможной беседе Аллен не сильно опасался: за какую-то провинность в прошлом лишенный языка секретарь не отличался разговорчивостью.

Собрав в мешок все, что удалось снять с пленника, Венимер взвалил тот на плечо и покинул подземелье.

***

Во внутреннем дворе форта заканчивались приготовления к аутодафе. Часть плит в центре мощеного плаца выломали, дабы вбить столб, к которому привязали бессознательного пленника. Интендант, ошеломленный тем, что высокое начальство свалилось, как снег на голову, лично помогал таскать горючие брикеты из навоза и соломы, так как хвороста было не сыскать на целый день пути в любом направлении. В ход пошли даже чудом сохранившиеся обломки деревянной мебели и бочки из-под солонины. И все это под конец было щедро облито парой кувшинов лампадного масла. Собравшийся гарнизон втихаря, чтоб командиры, а тем паче гвардейцы кардинала не услышали, - за подобный азарт можно и самому на костер угодить, - делали ставки на то, придет ли в себя еретик, когда огонь начнет лизать тому пятки. Солдаты, под каким бы знаменем ни стояли, и за какую идею бы ни сражались, никогда не упускали случая поживиться. Большинство склонялось к мысли, что да. Но были и те, кто считал иначе. Они надеялись в случае победы неплохо нажиться на проигравших.

Уже минула полночь, когда, наконец, кардинал вышел к народу. Миновав первый ряд личной стражи, находящихся при полном параде, он встал в нескольких шагах от приговоренного и произнес короткую, но весьма пламенную речь. Оратором он был превосходным. Каждый, стоящий на площади, освещаемой факелами, закрепленными на стенах укрепления, проникся его словами, был горд оказанной ему честью стать частью великого деяния во имя Веры, во славу Света, во благо Ордена. Когда Сильвард закончил говорить, гвардейцы с шипением обнажили эстоки и отсалютовали своему господину. Над фортом разнесся нестройный, но все же восторженный рев.

- Так несите же огонь! - перекрыл приказ священника гул ликующей толпы.

Стоящий в задних рядах солдат проявил инициативу, с энтузиазмом вырвал ближайший к нему факел из железного кольца, и маршируя, как на смотре, двинулся к центру площади, мимо расступающихся перед ним товарищей.

- Всадник! - раздался крик одного из лучников, чье внимание чудесным образом было сосредоточено на внешнем мире, а не на творящемся внутри стен ритуале очищения.

В распахнутые настежь ворота (держать оборону было решительно не от кого) на белоснежном скакуне ворвался седой, как лунь старец в сером плаще из собачьей шерсти. Жеребец, осажденный твердой рукой, заржал, встав на дыбы. Людское море отхлынуло прочь от молотящих в воздухе копыт.