Хроники Мировой Коммуны (СИ)

Девушка с тёмной кожей помогла капитану встать. Голова сильно кружилась, на груди точно слон сидел – такое ощущение не раз бывало в последние годы после хорошей попойки. Ему подали нечто вроде трости – слегка пружинившую металлическую палку, опиравшуюся на четыре смешных ножки. С помощью этой трости Фоминых прошёл за ширму в углу комнаты; здесь на полке лежала спортивная одежда – штаны и рубашка из тонкой однотонной ткани, с немыслимо яркими вставками, должно быть, американская помощь по ленд-лизу или немецкий трофей. Странные чёрно-белые часы на стене явно показывали два часа дня, но против короткой стрелки стояла цифра «4». Присмотревшись, Фоминых понял, что циферблат часов разделён не на двенадцать делений, а на двадцать четыре.

– Курева дадите? – хриплым голосом спросил он.

Медсестра развела руками.

– К сожалению, у нас не принято курить, – сказала она.

Тогда Фоминых опустился на маленький стульчик и вновь заплакал.

Демьянов, Демьянов, подумал он сквозь слёзы. Какая же ты сука. Демьянов! Не мог ты, гад, взять и сдохнуть раньше, в лагере! И зачем только ты втравил меня в это дерьмо?!

Девушка-негатив вывела капитана в садик, окружавший больничный корпус. На воздухе Фоминых чуть-чуть отпустило, и он огляделся. Вокруг цвели плодовые деревья, среди свежей листвы свисали над головой громкие сухие стручки прошлогодней акации. За низкой – хоть сейчас перемахни и беги! – оградой палисадника сбегала вниз под уклон разноцветная пешеходная дорожка. Вдалеке над горами стояла в облачной синеве колоссальная белая башня, напоминающая увеличенный до невообразимых размеров старинный маяк. Ниже башни мелкими радугами переливались силуэты каких-то металлических ферм, играя над горами в солнечном блеске.

– А это что такое, огромное? – спросил Фоминых.

– Сахарная колонна, – ответила сестричка, не спускавшая с него настороженных глаз.

Капитан присвистнул.

– Она что, вся из сахара?

Девушка улыбнулась.

– Она улавливает из верхних слоёв атмосферы углекислый газ, очищает его и делает из него сахар. Так, как это делают растения. Наша колонна даёт три тысячи тонн сахара в день. Это, конечно, совсем немного, но перекрывает выработку углекислоты нашим районом, так что мы можем гордиться чистотой воздуха. Опять же, наш сахар – первосортный, пищевой, а большие сахарные генераторы на равнинах способны пока что производить только техническую сахарозу. Так что три тысячи тонн – это очень неплохо.

– Сахар из воздуха? – Как бы ни было плохо капитану, он явно заинтересовался. – Американское, наверное, изобретение, а?

– Вот уж не помню, чьё, – улыбнулась вновь медсестра. – Я помню, что процесс изобрели Кетберн и Фригг, но вот кто они были по национальности… По-моему, всё-таки англичане, а не американцы.

– Один хрен, капиталисты вонючие, – буркнул Фоминых. – Американцы, англичане… Но технику, гады, делать умеют!

– Нет, – сказала девушка, – кажется, это было уже после.

– После чего? – не понял Фоминых.

– После капитализма, конечно.

Капитан резко повернулся.

– А что, капитализм кончился? Неужто мировая революция вышла, пока я тут в госпитале валялся? Вот так новость! И где же теперь наши?!

– Теперь везде наши, – сказала медсестра.

– И в Вашингтоне? И в Лондоне? И в Дели тоже?

– И в Лондоне наши, и в Дели. А Вашингтона больше нет. Он сожжён атомной бомбой. Вы ведь знаете, что такое атомная бомба?

– Конечно, знаю, – пожал плечами Фоминых. – Это сверхбомба. Американцы бросили две таких штуки на Японию. А теперь, значит, сами получили в отместку, ха! Воображаю, как это было! Только люди глаза продирают, а тут им в репродукторы – «Говорит Москва!». И, значит, всё про это дело…

– Не так всё это было, – покачала головой девушка. – Совсем не так.

– Но как-то же было! – Фоминых вдруг почувствовал интерес к жизни. Засиделся я там, на Индигирке, подумал он, а тут вон какие события. Жизнь-то, небось, становится всё краше: и отстроились наверняка после войны, и «Елисеевский» теперь побогаче, и сахар вон прямо из воздуха гнать начали. А тут ещё и мировая революция! Эх, жалко, испортил мне Демьянов всю карьеру, а так бы надавил по знакомству на стаж, да и махнул куда-нибудь, где позападнее, поборолся б с остатками догнивающего строя! Зимянский вон в немецкой комендатуре после войны год работал, так, говорит, сам привёз добра три чемодана, да ещё у демобилизованных на спецпропускнике чего только не отобрал! А работа была бы выгодная и непыльная, в Европах к нашим методам ещё не привыкли, небось, там интеллигенция, там по кабачкам о политике треплются – самый выгодный, по нашему времени, хлеб…