Хроники Навь-Города

Кто голову спёр, тот доктора и укокошил. Фомин едва не сказал это вслух, лишь приобретённый с годами такт удержал от желания блеснуть начитанностью. Вместо цитирования авторов Межпотопья он, кашлянув, сказал:

— Хотелось бы знать, в какой мере смерть доктора Гэрарда влияет на лунную миссию Навь-Города?

Паладин думал недолго.

— Выполнение нашей миссии, безусловно, осложнилось. — Он сделал упор на слове «нашей», понимай как знаешь: то ли обиделся на то, что Фомин отделил себя от миссии, то ли, напротив, признателен за щепетильность. — Доктор Гэрард — выдаю… был выдающимся специалистом. Тем не менее потребуется нечто большее, нежели смерть одного из участников миссии, чтобы сорвать её.

— Например? — спросил Фомин.

— Я неудачно выразился, — поправился паладин. — Миссия будет безусловно выполнена, вот что я хотел сказать.

— А убийца, кем бы он ни оказался, будет изобличён, — добавил хранитель Туглон.

— Нисколько не сомневаюсь. — Фомин представил себе семидневное, нет, уже шестидневное, плавание: всеобщая подозрительность, само– и взаимослежка плюс невозможность куда-нибудь уйти. Воистину герметическое убийство.

Но худшие опасения Фомина не сбылись — приказа безотлучно находиться в кают-компании не последовало. Вряд ли причина тому нежелание паладина Ортенборга обеспокоить себя и остальных участников плавания круглосуточным лицезрением друг друга. Скорее он считает, что изловить убийцу будет проще, не меняя условий плавания. Или даже знает, кто убийца, и хочет расправиться с ним частным образом, не вынося сора из отсека.

— Полагаю, нет необходимости говорить, что я готов выслушать любой совет, мнение, наблюдение каждого из присутствующих здесь, — всё-таки сказал хранитель Туглон.

Вот и ещё одна причина. Доносить на миру неудобно, а приватно — очень даже просто. Странно, что слово «донос» обыкновенно произносят с оттенком осуждения. Знай он, бортмеханик Фомин или доблестный рыцарь и такой-рассякой посол, кто убийца, непременно бы донёс хранителю Туг-лону. Только это было бы донесение, а не донос. А донесение для человека военного дело самое обыденное. Донёс бы Данзас куда надо, глядишь, Пушкин бы и дописал «Историю Петра». Что стоило князю Васильчикову прийти вечером в комендатуру Пятигорска и доложить, так, мол, и так, из-за глупой ссоры два доблестных офицера, майор Мартынов и поручик Лермонтов, намерены стреляться насмерть. Посадили бы голубчиков на гауптвахту, они бы и остыли.

Как бы не так. То есть совсем не так. Не так всё было.

Фомин встал.

— С вашего позволения, я побуду немного у себя.

— Да, нам всем есть над чем поразмыслить. — Хранитель Туглон вежливо дал понять, что не возражает против ухода Фомина.

Далеко-то ведь всё равно не уйдёшь!

5

Диван в апартаментах Фомина (у посла всегда апартаменты, будь это хотя бы норка шаг на полтора, а тут и в самом деле роскошное помещение, можно руки в стороны развести, и ещё место останется) — турецкому султану не стыдно предложить. Присаживайтесь, о повелитель страны минаретов. Мягкий до необыкновенности, бока не отлежишь. Помимо мастерства краснодеревщиков и обойщиков, тому способствовала и сила притяжения, таявшая, как льды Антарктиды в годы Преображения. Оттого кровь приливала к голове, питала её, голову, всем потребным для размышлений и раздумья на диване выходили вдвое эффективнее против раздумий в кресле. Те властители, что заставляли своих советников стоять, поступали себе во вред — у стоящего индивидуума голова на голодном пайке, и доброй мысли от неё ждать не приходится.

Фомин и лежал, пытаясь выжать из головы всё возможное. Но почему-то дуэли Пушкина и Лермонтова из головы всё не шли. Как засели в кают-компании, так и остались, не давая места мыслям иным.

Что ж, не зря же они пришли. Там убийство, тут убийство. Но Пушкин и Лермонтов были поэтами, доктор же Гэрард, кажется, стихосложением не занимался. Хотя он о докторе Гэрарде знает мало, но… Нет, дело не в поэзии. В другом. В том, что, как и дуэли, смерть доктора Гэрарда, возможно, совсем не то, чем кажется на первый, поверхностный, взгляд. Слепые пятна всегда у нас перед глазами, но мы их не видим. Не видим очевидное.