Хроники Навь-Города

История с Пушкиным — пример «слепого пятна». Завистники Пушкина травили-де его, травили и затравили — так полтора века объясняли смертельную встречу у Чёрной Речки. И не видели того, что всегда было перед глазами: не было у Пушкина завистников. Помилуйте, чему завидовать? Чин самый ничтожный, к тридцати семи годам он поднялся до пресловутого титулярного советника, двинувшись по карьерной лестнице на ступеньку. Звание камер-юнкера приличествует семнадцатилетнему юнцу, но никак не почтенному отцу семейства. Состояния опять же никакого, лишь огромные долги. Красавица жена? Но мужьям красивых жён, блиставших при дворе Николая, не завидовали — их жалели или над ними смеялись. Литературная слава? В глазах обывателей — не бог весть какое достоинство, для дворянина кормиться пером даже как-то и неприлично. Среди собратьев-литераторов при жизни Пушкин не был солнцем русской литературы. В лучшие времена ему отводили то третье, то пятое место, среди поэтов более почитая Крылова и Жуковского, среди прозаиков — Карамзина и Гоголя, в последние же годы считали поэтом окончательно выдохшимся, да к тому же немилосердно устаревшим.

Завидовали другому — Дантесу. Завидовали многие, но особенно князь Долгоруков, считавший себя непризнанным гением. Вот подлец, приехал к нам из своей Франции и сразу с места в карьеру. Звали мы его? Скучали мы без него? Принят в кавалергарды. Вхож в лучшие дома. Молод и красив (не обезьян Пушкин!), пользуется успехом у женщин, а что содомит, так то для дам особая пикантность. Усыновлён Геккереном, тут тебе и титул, и огромные деньги. Этак он обскачет нас, утрёт нос, чужеземный безрод. Натравим-ка мы на него… ну, хотя бы Пушкина. Он малый славный, Пушкин, дуэлей за ним тьма, одной больше, одной меньше, он и не заметит. Карьеры всё равно нет, нечего и ломать. В крайнем случае на год-другой сошлют опять в Михайловское, так хоть напишет что-нибудь новенькое, да и для кошелька ему польза. Император долго сердиться не будет, он никогда долго не сердится на мужей красивых женщин. А Дантесу конец при любом исходе. Конечно, если двадцать — или сколько там за Пушкиным дуэлей? — кончились бескровно, то и эта будет такой же, но важен сам факт участия в дуэли. Дантесу не простят. Кто нужно, укажет государю на пренебрежение иностранцем российских законов. А повезёт, так Пушкин его в нашей земле и оставит.

Дантес действительно был карьеристом — а зачем приезжать в чужую страну, как не за карьерой? И дуэли боялся, зная, что она перечеркнёт всё достигнутое в России, — а достигнуто немало, впереди же много больше ждёт. И так он от дуэли уклонялся, и этак, даже женился на свояченице Александра Сергеевича. Но Долгоруков со товарищи были неуклонны в своих намерениях, и дуэль стала неизбежной.

Конечно, потом всем искренне было жаль Пушкина, но ведь хотели-то как лучше… Зато Дантесишку таки выгнали прочь!

Он, правда, и во Франции, стервец, карьеру сделал, но клеймёным всю жизнь ходил — великого поэта убил!

А вина Дантеса не больше, чем вина ремесленника, отлившего пулю…

С Лермонтовым же история совсем иная.

Человек крайне вольнолюбивый и отчаянно храбрый, он был поставлен в странное положение — презирая царя, он должен был проливать за него и свою, и чужую кровь. Война — дело мужское, безусловно, но какая война? Когда бы враг напал на Россию, жёг её города и сёла, отчего ж и не биться с врагом. Но когда тиран хочет покорить горцев — оно как-то того… Горцы люди смелые, за свою волю сражаются отчаянно. Должно ли ему, человеку свободному, оставаться на стороне тирании, держащей в рабстве большую часть собственного народа? Лорд Байрон тиранию ненавидел и умер в борьбе за независимость Греции. А он, потомок славного шотландского горца Лерма, будет рабски повиноваться царю, гонителю свободы и поэзии — поскольку поэзия неотделима от свободы?

Пойти по стопам Байрона, перейти на сторону горцев? Мысль для русского дворянина, офицера тяжела и непереносима. Он ищет смерти в бою — но не находит. Он просит отставки — не дают. Он едет в Петербург, ищет благодетелей, стараясь устроить жизнь вне службы, стать частным лицом, жить литературой — его насильно отсылают назад. Убивай свободных!

И он делает выбор. Тяжёлый, но единственно для него приемлемый. Замыслом он делится с ближайшими друзьями — Мартыновым, Васильчиковым, Глебовым. Последний раз погуляем вместе, но после Кисловодска он дезертирует, перейдёт на сторону горцев.

Друзья в ужасе. Пусть деспотия, пусть рабство, но своё, русское. А горцы — враги. Переходить на их сторону бесчестно. Они пытаются убедить Лермонтова изменить решение — но тщетно. Поэт не хочет быть орудием тирана. Что делать? Донести они не могут, не позволяет офицерская честь, но и допустить дезертирство — тоже.